А еще он видел сон, который, возвращаясь снова и снова, тянул его из Мексики обратно в Штаты. В первый раз он приснился Кобро неделю назад и повторялся три ночи подряд, совершенно одинаковый, и это чертовски… жутко: во сне он катил на своем чоппере по длинному извилистому шоссе с высокими пальмами и огромными небоскребами по обочинам. Освещение казалось странным – красноватым и тусклым, словно солнце прилипло к горизонту. Он был в черной куртке, джинсах и черном защитном шлеме, а следом за ним ехала целая армия громил-байкеров на самых разных мотоциклах, какие только может вообразить себе измученный разум, – огнедышащие твари, сверкающие ярко-красным хромом, раскрашенные фиолетовыми, неоново-голубыми и золотыми металлическими блестками, с ревущими, как драконы, моторами. Но эта армия байкеров позади Кобро выглядела как-то странно и походила на скелеты: бледнокожие существа с обведенными тенями глазами, не мигающими в миазматическом свете. Их были сотни, может быть, даже тысячи. Обесцвеченные тела прикрывали лохмотья курток из оленьей кожи; рваные джинсы с кожаными заплатами на коленях; списанные армейские бушлаты, выгоревшие на солнце до болезненно-болотного цвета. На ухмыляющихся черепах некоторых из них позвякивали шлемы со светящейся краской и покрытые трещинами и вмятинами нацистские каски. Кое-кто носил защитные очки. Сквозь стиснутые зубы пробивался зловещий рев, звучавший все громче и громче: «Кобро! КОБРО! КОБРО!» А еще в этом сне он видел белые буквы, выложенные на холмах, что возвышались над широко раскинувшимся городом: «ГОЛЛИВУД».
Жутко.
А две ночи назад он сделался лунатиком. Дважды он открывал глаза в жаркой духоте перед рассветом и понимал, что стоит – на самом деле стоит, черт побери! – во дворе жалкой деревянной лачуги, где он скрывался последние три недели, с тех пор как покинул страну после той вечеринки под Новым Орлеаном без малого месяц назад. Оба раза он просыпался, услышав усталый голос тринадцатилетней проститутки, с которой он тогда жил, – худющей девчонки, с черными, блестящими, как нефть, волосами и глазами сорокалетней женщины, – зовущий его из-за двери: «Señor! Señor!»[3] Но за мгновение до того, как этот голос отложился в его мутном сознании, он, кажется, слышал другой – далекий и холодный, словно канадский ветер, шепчущий прямо ему в душу: «Следуй за мной». Оба раза он открывал глаза, стоя лицом на запад.
Кобро моргнул. Внезапный порыв пустынного ветра швырнул песок ему в лицо. Пора двигаться дальше. «А уж когда я доберусь до места, – подумал он, шагая через стоянку к своему чопперу, – там начнется адская вечеринка». Он оседлал свой «харлей», нахлобучил шлем, застегнул ремешок и опустил шлем словно дьявольский рыцарь перед битвой. Надавил на педаль стартера, и грохочущая машина выкатила со стоянки, оставляя позади притихшую «Наливайку» с ее последними клиентами. В животе чувствовалась приятная тяжесть.
На шоссе он разогнался почти до восьмидесяти. Придется ехать по худшей из пустынных дорог, чтобы разминуться с полицией штата. «Осторожность и в самом деле не помешает, – сказал он себе. – Но мне нужно поторапливаться».
Потому что Кобро был убежден в одном: он следует за настойчивым зовом смерти.
Энди Палатазин открыл глаза в прохладной темноте собственной спальни с одной леденящей душу мыслью: «Таракан здесь». Он лежал неподвижно – медвежье тело, закутанное в голубые простыни, – и ждал, когда уймется сердцебиение. Лежал и прислушивался к тихим звукам ночи: скрипу лестницы внизу, приглушенному гудению холодильника, тиканью будильника на столике у кровати и всяким другим шепотам, шорохам и потрескиваниям. Он вспомнил, как в детстве мама рассказывала ему сказки про эльфов, что ночью появлялись из темноты верхом на мышах, чтобы устроить праздник, а потом исчезали на рассвете. Рядом с ним шевельнулась Джо, придвигаясь ближе. «Что же разбудило меня? – гадал он. – Раньше я никогда так не просыпался!»
