– Ты что это такое себе позволяешь, а? – без обиняков начал гриб.
– Извините? – не понял Эйрвон.
– Поздно извиняться. Ты чем думал? И куда смотрел? Ты вообще думал? – Мухомор пританцовывал в такт собственным воплям.
– Я не…
– Вот то-то и оно! Не думал и не смотрел! – Гриб торжествующе вскинул руку.
– А что случилось? – Юноша попытался встать, но тут же замер – его ногу опоясывали колючие ветки лжемалины.
– Ага! Больно? – продолжал неистовствовать мухомор. – Как других давить, так это ты мастер, а как отвечать за свои преступления, так сразу притих!
– Да в чем дело-то? – разозлился Эйрвон, пытаясь распутать шипастые плети.
– И он еще спрашивает! Нашел место выгуливать своих зверюг! Тут тебе не площадка для дрессировки.
Юноша наконец выпутался из лжемалины и сел, потирая искусанную ногу.
– Ты вообще знаешь, кто я такой? – Гриб упер руки в бока.
– Я не знаю, кто ты такой, и знать не хочу, – вспылил Эйрвон. – Меня только что чуть не сожрали, и если ты не перестанешь на меня орать, я сварю из тебя суп и дам ему прокиснуть. Понятно?
Гриб раскричался так, что слов разобрать не удавалось. Одновременно он стремительно увеличивался в размерах и менял форму. Через несколько секунд перед Эйрвоном предстал могучий дуб с корнями-ногами и весь покрытый мухоморами.
– Я Мускариний, король грибов. Меня никто прежде не грозил сварить в супе! – Дерево указало веткой на юношу.
Эйрвон нервно обернулся, словно ища поддержки, но, кроме замершего в полуобморочном состоянии Каймота, рядом никого не было.
– Ну, я, г-хм… не чтобы… – не своим голосом начал он.
– Я нарекаю тебя Брокен Боу. В самой решающей битве своей жизни ты промахнешься, твоя стрела не достигнет цели. У тебя есть тринадцать лет, чтобы сделать что-нибудь в искупление своей вины. Прощай.
С этими словами дерево-гриб исчез. Каймот пришел в себя и удрал, а Эйрвон долго еще сидел на холодной земле, силясь осмыслить случившееся.
С тех пор все стали называть Эйрвона Брокеном. Все, кто растил его и воспитывал долгие годы, все, кто встречал раньше или просто слышал о нем. Имя, данное мальчику эльфами, было забыто, словно и не существовало вовсе. Возможно, единственным человеком на свете, способным ответить лучнику на его вопросы, был Абракадабр.
* * *
Зигмунд впал в ту фазу опьянения, когда мозг уже перестает работать, а конечности, избавившись от опеки старшего брата, приобретают исключительную двигательную активность. Старый, покрытый пылью музифон принял в себя плоский кристальный диск с лирическими мелодиями и заскрипел шестеренками, пытаясь выдуть его содержимое через конусообразную медную трубу. Низкий голос запел на языке гномов, повествуя о несчастной любви землекопа к древесной фее. Владыка Мурляндии, изрядно пошатываясь, подошел к Сейре и подал руку, приглашая на танец. Колдунья встала с кресла, присела в легком реверансе и позволила себя обнять. Зигмунд начал икать, Буся – рычать, а музифон исторгал трагические стенания под аккомпанемент волынок. Шума было произведено ровно столько, чтобы заглушить движение подъемника.
– Зигмунд! Что ты делаешь? – Элизабет явилась в своем обычном расположении духа.
– Ма-ма, – с трудом произнес король, выскользнул из объятий Сейры и грузно бухнулся на пол.
– Великолепно. – Королева-мать легким шлепком направила привезенного за компанию Кричера на помощь сыну и грозно сложила руки на груди. – Три часа дня, а мы уже танцуем. У нас кто-то новенький? – Она изогнула бровь, взглядом выжигая узоры на поверхности колдуньи.
