«Я провел самые счастливые дни моего детства в этой клоаке», – подумал Эдди, и по телу его пробежала дрожь.
Он уже собирался отвернуться, когда взгляд зацепился за что-то: бетонный цилиндр с металлической крышкой, шахта морлоков, как называл их Бен, смеясь, да только смех этот ограничивался губами, потому что глаза оставались серьезными. Если к нему подойти, цилиндр будет не выше пояса (если ты – ребенок) и ты прочитаешь на нем отлитые полукругом слова: «ДЕПАРТАМЕНТ ОБЩЕСТВЕННЫХ РАБОТ ДЕРРИ». А из глубины до тебя донесется гудение: там работали какие-то машины.
Шахты морлоков.
«Туда мы и пошли. В августе. В конце. Спустились по одной из шахт, в канализационные тоннели, только через какое-то время они перестали быть тоннелями. Они стали… стали… чем?
Там, внизу, они нашли Патрика Хокстеттера. Прежде чем Оно забрало его, Беверли увидела, как он делает что-то плохое. Она тогда рассмеялась, но знала – что-то плохое. Что-то связанное с Генри Бауэрсом, так? Да. Думаю, да. И…»
Он резко повернулся и зашагал к заброшенному гаражу, не желая больше смотреть на раскинувшуюся внизу Пустошь, злясь на мысли, которые лезли в голову. Ему хотелось домой, к Майре. Ему совершенно не хотелось оставаться в Дерри. Он…
– Лови, малявка!
Эдди оглянулся на голос и увидел, что через забор к нему летит мяч. Мяч упал на гравий, подпрыгнул. Эдди вытянул руку и поймал его. Рефлекторно, не думая, что делает, поймал ловко, даже элегантно.
Посмотрел на то, что держит в руке, и внутри все похолодело и опустилось. Когда-то это был бейсбольный мяч, но теперь осталась лишь обтянутая бечевкой сфера, потому что обшивку с мяча содрали. Он видел, как размотавшаяся бечевка тянется за мячом. Она перехлестывала через забор, как нить паутины, и исчезала в Пустоши.
«Господи, – подумал Эдди. – Господи. Оно здесь. Здесь, рядом со мной. СЕЙЧАС…»
– Спускайся вниз и поиграй, Эдди, – раздался голос с другой стороны забора, и Эдди, едва не теряя сознание от ужаса, осознал, что это голос Рыгало Хаггинса, убитого в тоннелях под Дерри в августе 1958 года. И тут же появился и сам Рыгало, поднимался по склону к забору.
На нем была полосатая бейсбольная форма «Нью-йоркских янки», замазанная зеленым, с прицепившимися кое-где осенними листками. Эдди видел перед собой Рыгало, но при этом и прокаженного, существо, которое во всем своем уродстве поднялось из залитой водой могилы. Мышцы на тяжелом лице висели клочьями. Одна глазница опустела. Паразиты копошились в волосах. Левую кисть скрывала поросшая мхом бейсбольная перчатка. Гниющие пальцы правой лезли сквозь ромбовидные ячейки заборной сетки, а когда страшилище сжало пальцы, Эдди услышал мерзкий скрежет, который едва не свел его с ума.
– Этот мяч улетел бы и за стадион «Янкиз», – процитировал Рыгало Тони Трекера и ухмыльнулся. Жаба, болезненно бледная и корчащаяся, вывалилась из его рта и упала на землю. – Ты меня слышишь? Улетел бы на хрен и за стадион «Янкиз». Между прочим, Эдди, хочешь, чтобы тебе отсосали? Я сделаю это за десятик. Черт, я сделаю это забесплатно.
Лицо Рыгало изменилось. Желеподобный кончик носа отвалился, открыв два воспаленно-красных канала, которые Эдди видел в своих снах. Волосы погрубели и отступили от висков, стали белесыми, как паутина. Гниющая кожа на лбу лопнула, обнажив белую кость, покрытую какой-то слизистой субстанцией, словно затуманенная линза прожектора. Рыгало исчез; превратился в тварь, которая в свое время выползла из-под крыльца дома 29 по Нейболт-стрит.
