– …Роман Григорьевич, душа моя, – выговаривал он ему. – Да зачем же вы под нож полезли, ведь были совсем в стороне!
Тот отвечал спокойно:
– Что же мне оставалось? Ведь иначе на надзирателя Каширина пришёлся бы весь удар. Для него он непременно вышел бы смертельным, мне же могло повезти. И повезло, к слову.
– А кабы нет?!
– Что ж… У Каширина большое семейство, у меня, по счастью, своего семейства вовсе нет.
– Но отец ваш, Григорий Романович…
– Он боевой офицер. Он бы понял.
Вот и поговори с ним! А ведь совсем ещё мальчик по летам. Откуда в нём это?
…– Откуда у вас такой ужасный шрам Роман Григорьевич? – длинный, тонкий и белый, он шёл наискось от середины лба к левому виску.
– Этот? Да разве он ужасный? Османская пуля вскользь прошла, я, помню, даже не плакал…
Да, с одной стороны, хорошо, что дурное дело досталось именно Ивенскому – глупостей не натворит. Но и не поостережется, нет! До конца пойдёт. Знать бы ещё, до какого… или до чьего?…
В отличие от второго пристава Ивенского, покорившего сердце Тита Ардалионовича с первых же минут знакомства, первый пристав Окаймлённый особого впечатления на него не произвёл – средних лет, крепкий, лысоватый, простоватый и по облику, и в речах – про таких говорят: «звёзд с неба не хватает». Зато встретил сердечно, усадил, расспросил о первых днях службы, о родителях, а там и знакомые общие обнаружились…
Говорили довольно долго, и невдомёк было молодому надзирателю, что в этот самый миг совсем в другом кабинете решается его судьба.
Максим Семенович как в воду глядел. Ивенский даже не удивился, когда в кабинете его обнаружился некто. Невысокий субъект, скучный-скучный, серый и невзрачный, как моль, но с хорошей выправкой и манерами человека благородного.
Могу ли я говорить со вторым приставом господином Ивенским? – спросил он голосом бесцветным и тихим, глядя в ему прямо в глаза. Вопрос явно был праздным, человек прекрасно знал, кто передним.
– Извольте! – ответил Роман Григорьевич, приподнявшись в кресле навстречу вошедшему. Он хорошо знал, где именно водятся такие скучные серые субъекты. – Я слушаю вас со всем вниманием.
– Разрешите представиться, Иванов, агент по отдельным поручениям Особой Канцелярии, – руки он не подал.
– Душевно рад знакомству, – немного нервно улыбнулся Роман Григорьевич. – Что же вас привело в наши скромные стены, господин Иванов?
– Служба, ваша милость, служба. Одно маленькое дельце… Впрочем, не такое уж и маленькое…
– Я полагаю, речь идёт о смертоубийстве на Боровой? – Роман Григорьевич не любил долго ходить вокруг да около.
– Вот именно, – мило улыбаясь, подтвердил агент. – Оно ведь находится в вашем производстве?
– В моём.
Во рту отчего-то сделалось противно и сухо.
– И следственные действия проводили вы лично?
– Да. Именно я.
Тут серый человек повздыхал сочувственно, потёр руки в серых перчатках, пожевал губами, будто собираясь с духом перед чем, чтобы сказать нечто чрезвычайно неприятное для собеседника.
– Видите ли, мой милый… простите, если немного излишне фамильярен…
– Ах, как вам будет угодно! Продолжайте! – вскричал Роман Григорьевич с нетерпением. Он чувствовал себя подсудимым, дожидающимся оглашения приговора.
– Так вот, дельце это, как вы, наверное, и сами заметили, имеет свойство весьма деликатное. Тут затронуты интересы очень, очень важных персон, – человечек возвёл очи к небесам. – А потому у нас с вами есть два возможных варианта. Либо вы передаёте его нам, а сами проходите слегка болезненную, но, в общем, безопасную для здоровья процедуру, которая заставит вас забыть детали событий последних дней, либо…
