Слово «процедура» неприятно кольнуло. Сомнение мелькнуло: уж не решили ли ему всё-таки память «подправить»? Не за тем ли привел их сюда господин Иванов? А все разговоры о новой службе – это так, пилюлю подсластить, чтобы не дёргались лишний раз?
Впрочем, теперь они уже ничего не могли изменить. Оставалось подчиниться…
Обошлось. Память осталась нетронутой, только несколько мгновений выпали из неё: сначала чудовищная боль пронзила руку, ту самую, что уже пострадала от магии в доме Понурова – казалось, будто из неё железным крюком выдирают нервы. А потом Роман Григорьевич вдруг обнаружил себя уже не стоящим в пентакле, начертанном белой краской на каменном полу, а лежащим в чёрном кожаном кресле у окна. Знакомый лекарь склонялся над ним с баночкой нюхательной соли.
– Что же вы творите, милейший Аполлон Владимирович?! – сердито выговаривал лекарь магу. – К чему такая изуверская жестокость? Неужели трудно было подождать пару минут, позвать меня, чтобы я дал молодому человеку опия? От боли умирают, будет вам известно!
– От опия тоже, – насмешливо возразил маг.
– В умеренных дозах опий ещё никому не повредил.
Аполлон Владимирович усмехнулся хищно.
– О! Вот об этом мы с вами, Иван Тихонович, ещё поспорим! Годков, эдак, через сто.
На это доктор отвечать не стал, только возмущённо шмыгнул носом. Потому что лекари, в отличие от магов, по двести лет на свете не живут.
Наконец, все неприятности остались позади. Господин Иванов (впрочем, теперь его следовало именовать господином Ларцевым Антоном Степановичем) проводил подопечных в их новый кабинет, один на двоих. Два окна, два шкафа, два стола. Над столом Романа Григорьевича – портрет государя в золочёной раме строгого профиля, без рельефного узора. Над столом Тита Ардалионовича государь предусмотрен не был, дело ограничилось латинским изречением, тоже в золотой рамке. «Ab haedis segregare oves» – гласило оно: «отделять овец от козлищ». Видимо, именно этим ему отныне предлагалось заниматься.
– Ну вот, – бодро подытожил господин Ларцев, давая понять, что его миссия провожатого завершена. – Все формальности позади, поздравляю с повышением в чинах, – заметим, что для Тита Ардалионовича повышение вышло весьма значительным: дали сразу коллежского секретаря, Роман Григорьевич перешагнул через класс, получил коллежского советника, – можете приступать к работе, продолжать ваше расследование. Будут ли у вас какие-то вопросы, господа?
– Будут, – тут же откликнулся Ивенский. – Раз уж мы теперь служим по вашему ведомству, не скажете ли, известно ли вам по делу Понурова что-то, чего пока не знаем мы? Просто чтобы не делать лишнюю работу и не терять времени даром.
Ларцев серьёзно задумался, собрал складками лоб.
– Что такое известно нам, чего не знали бы вы?… Да пожалуй, немногое, очень немногое. Известно, какие средства предполагается прилечь к данному прожекту, и какие уже были привлечены – для следствия это, согласитесь, непринципиально. Скажу лишь, что цифра имеет порядочно нулей. Известны имена государственных и частных лиц, материально заинтересованных в воплощении этой идеи. Я могу предоставить вам список, но это потребует от вас ещё одной расписки гусиным пером.
– Нам больше интересны были бы имена лиц НЕ заинтересованных, – заметил Ивенский, невольно потирая безымянный палец.
– Ах, когда бы всё было так просто! – развёл руками Ларцев. – Этого мы пока, увы, не знаем. Ищите, Роман Григорьевич, всё в ваших руках! Ещё вопросы?
