С объективной точки зрения, злополучные бараки давно пора было сравнять с землей, однако власти десятилетиями откладывали снос, мотивируя бесконечное затягивание сроков тем, что жильцов аварийного дома некуда переселять. Сложно поверить, но в жутких развалюхах все еще жили люди, и лично для меня именно это жалкое существование выглядело истинным символом настоящей безысходности. Как обитатели деревянных хибар, расположенных, кстати, всего в пятистах метрах от благополучного квартала и скрытых за кирпичными фасадами многоэтажных домов, умудрялись выживать в абсолютно нечеловеческих условиях, оставалось для меня таким же недоступным пониманию явлением, как феномен Бермудского треугольника. Часть квартир уже много лет пустовала, и я не сомневалась, что их хозяева дадут о себе знать лишь в процессе сноса бараков, однако, в целом полусгнившие архитектурные реликты были населены достаточно густо. По месту прописки я старалась без нужды не наведываться – на улицу Северинова я заглядывала только для того, чтобы убедиться в отсутствии непрошенных гостей из числа окрестных представителей маргинальных слоев. В суровые зимние месяцы данный контингент имел обыкновение вскрывать дверные замки и самовольно заселяться в чужое жилье, превращая и без того дышащие на ладан квартиры в рассадник антисанитарии и источник повышенной пожарной опасности. Соседи бомжей по возможности, конечно, шугали, но те из обитателей бараков, чей образ жизни и моральный облик не внушали доверия, порой открыто попустительствовали бродягам за бутылку чего-нибудь спиртосодержащего, поэтому за аварийной недвижимостью был нужен глаз да глаз.
Я каждую неделю подавала объявление в газеты, надеясь найти квартирантов, но желающих выложить мне деньги за возможность жить в убогом домостроении барачного типа всё как-то не находилось, и за бабушкиным наследством мне приходилось присматривать самостоятельно, плюс еще и оплачивать его содержание, вопреки здравому смыслу влетающее мне в копеечку. Я рассчитывала, что квартиранты хотя бы компенсируют мне стоимость коммунальных услуг, но за прошедшие с кончины бабушки четыре года по указанному в объявлении номеру обратился только один человек, который в результате и оказался моим единственным, зато постоянным клиентом. Он звонил от силы два-три раза в год, снимал квартиру максимум на несколько суток, авансом оплачивал весь срок проживания и бесследно исчезал до следующего заезда. Но даже от этого странного постояльца уже почти год не поступало звонков, и я подозревала, что он за те же деньги нашел себе временное жилье с гораздо менее экстремальными условиями. И в принципе, у меня язык не поворачивался его за это осудить.
Бабуля рассказывала, что в начале прошлого века улица Северинова пусть и не была центральным проспектом, но к задворкам цивилизации, и уж тем более, к заднице мира, точно не причислялась, а проживающий здесь пролетариат с воодушевлением строил коммунизм и с оптимизмом смотрел в светлое будущее. Удобства на улице, печное отопление, летний душ и никакого тебе центрального водопровода, и канализации – лишь проведенное в бараки электричество мало-мальски напоминало о техническом прогрессе. Правда, еще в бытность бабушки впервые замужем, чьи-то светлые инженерные головы додумались организовать в домах подобие водопровода, запитав его от ближайшей колонки, имеющей обыкновение намертво перемерзать в разгар зимы. Для полноценного функционирования данной системе не хватало слива, и использованную воду жильцы ведрами выносили на улицу, где и сливали ее в выгребную яму, в любую погоду, ласково щекочущую ноздри незабываемым запахом нечистот. Одним словом, я бы прекрасно поняла, если бы на мое сообщение о сдаче квартиры откликнулась опустившаяся семейка пропивших все на свете алкашей, но я до сих пор помнила то неподдельное изумление, охватившее меня в момент самой первой встречи с потенциальным арендатором моей злосчастной недвижимости.
