Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для приготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешался с коньяком.
Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова. Спустя три гудка на той стороне раздался голос:
– Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет – ночь на дворе!
– Петухов, не дави на жалость – ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.
– Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю, – обиделся Петухов. – А ты чего там? Бухаешь?
– Кофе пью, – о коньяке Ровный умолчал.
– А… а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?
– Сержант, ты, конечно, хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален-младший был жив и здоров через месяц после собственной смерти… – тут Ровный вкусно зачмокал. – Брат, даже одну эту записку можно смело выставлять на «Сотбис». Или на «Кристи». Никаких заштатных аукционов! Быстро понюхай воздух!
Трубка засопела.
– Не понял? – судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и «необразованное».
– Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!
– Ну прям и сотнями…
– А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?
– Я думал, тысяч двадцать за него отхватить… – ошарашенно промолвил Петухов.
– Так что с архивом? Ты его видел?
– Ну там это… Видел, конечно! Ну… какие-то разрозненные бумажки, штук десять или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной. И отдельно сброшюрованная тетрадь – каждый лист в отдельном файле, но ни обложки, ничего такого. Я так понял, что наркоманов дед считал ее отдельной книгой. Аккуратный был мужик, не то что этот упырь.
– Упырь – это наш наркуша? – уточнил Ровный.
– Нет, блин, я! Не тупи!
– Так время-то позднее. Вот кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов, – антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: – Готов посильно вложиться деньгами. Пятьдесят на пятьдесят, договорились?
– Зато я не готов, – буркнул сержант. – Будешь у меня экспертом, понял?
– Тридцать процентов.
– Ты охренел, в натуре! Десять.
– Тридцать пять, – Ровный проявлял безграничную наглость.
– Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.
Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.
– Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть – на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч! Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!
– Не-е-ет! – зарычал Петухов. – Это ты имей совесть! Мало того что я торчка нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане! Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!
– Двадцать пять, – ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою собственную прочно забытую фамилию.
– Пятнадцать.
– Двадцать пять процентов! Четверть! И считай, что я делаю большое одолжение по дружбе!
– Не больше двадцати.
– Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай сношать мне мозг.
