Повезло бывшему сержанту с родней!
Дом с башенкой, во дворе антикварный люк канализации с надписью по ободу: «И. С. Силинъ. Петроградъ». Да еще четыре комнаты!
Ровный проник во двор и долго мялся у молчавшего домофона. То проклиная Петухова, то глядя на часы, то терзая сотовый. Когда хронометр показал четверть первого, а телефон продолжал молчать, дверь распахнулась изнутри, выпустив свору девчушек летнего вида, которые принялись прыскать и перешептываться, согласно обычаю этого племени, пока антиквар входил в подъезд.
Пятый этаж, дверь, прятавшая под дубом натурально сейфовую створку, и звонок с идиотским соловьиным пересвистом. Электрическая птичка успела спеть свои песни раз двадцать, пока Ровный не удостоверился, что приятель и деловой партнер его игнорирует, продинамил то есть, самым скотским манером.
Ткнул дверь кулаком. А после, в сердцах, ногой. Площадка отозвалась гулким эхом и шипением Кирилла, позабывшего о сандалиях на босу ногу, что не были приспособлены к сокрушению бронированных предметов.
– Твою ж мать! – выругался Ровный и дернул ручку.
Дверь неожиданно поддалась.
– Ой, – сказал он. – Есть кто дома? Я вхожу.
Из проема на него пахнуло кондиционированной прохладой и почему-то запахом мясного ряда на рынке. В коридоре вились взволнованные мухи. Много мух.
– Алло! Петухов! У тебя что, холодильник сломался? – быстрый взгляд на пульт сигнализации – пульт пламенел зеленым диодом, то есть был выключен. – Эй! Таня! Артем! Что за шутки?
Ровный посмотрел вдоль коридора на кухню – пусто.
Прошелся до ближайшей двери, за которой скрывалась гостиная. Пусто.
А когда наступил черед супружеской спальни…
Пахло рынком именно отсюда.
Кирилл задохнулся и отступил, а скорее даже отпрыгнул назад, запнувшись о порожек. Руки его были прижаты ко рту, из которого рвались наружу звериный вопль и волна рвоты.
Это была больше не спальня – бойня.
Новый интерьер находился за пределами восприятия в нормальных человеческих терминах. Именно поэтому Кирилл удержался и от крика, и от рвоты, настолько увиденное превосходило его рассудок.
Бывший сержант, а теперь и бывший успешный бизнесмен Петухов лежал на собственной кровати с выпущенными кишками, которые разматывали петли до пола. Живот распорот, грудина вскрыта так, что наружу торчали ребра, как шпангоуты разбившегося на рифах корабля. Лицо, буквально вмятое внутрь черепа, страшный оскаленный рот, а через разорванную щеку вываливался на подушку черный от крови язык.
Все, буквально все было залито кровью.
В проходе между стеной и кроватью лежала Таня Римская, и Ровный не вдруг сообразил, чего в ней не хватает.
Не хватало головы.
Голова валялась перед дверью, сорванная с шеи, вперив в Кирилла жуткие слепые глаза, на одном из которых сидела отвратительная мясная муха и мыла лапки.
Вместо крика с губ антиквара сорвался жалкий стон.
Сам не помня как, он добежал до кабинета, где царил хаос.
Сейф был раскрыт, и он был пуст.
В каком-то тупом оцепенении Ровный вдруг понял, что Артем никогда не называл домашний сейф сейфом, обзывая его жестянкой. Сейф – это всегда его личная депозитная ячейка в «Райффайзенбанке» или иное хранилище вне дома.
Он скользнул на кухню, стараясь не смотреть в растворенную дверь спальни. На кухне, в баре под заветной бутылкой из-под «Наполеона», которую дед-конструктор привез из Парижа, Артем имел привычку прятать важные записки. Чтобы не забыть что-либо.
