Как минимум – рассуждал Алексеев – записка может послужить ниточкой в закулисье, где, судя по всему, крутятся весьма крупные ценности, способные взорвать мировой рынок драгоценных камней, в котором Россия имеет свою нишу и свои интересы. Следовательно, нашим не помешает быть в курсе. Не колеблясь более ни минуты, Алексеев набрал не поменявшийся с советских времен номер своего человека в Большом доме. Несмотря на чистки и реформы, связанные с ликвидацией «монстра КГБ», этот офицер по-прежнему оставался на службе, правда, заметно сдал и, похоже, стал попивать, но благодаря старой закалке, держался вполне достойно.
– Геннадий Петрович, здравствуйте, надо бы повидаться.
– Хорошо, завтра загляну около двенадцати.
Это означало, что подполковник явится не «около», а точно в 12.00 в известную университетским обитателям аудиторию, которую когда-то, еще лихим майором, неоднократно занимал при разборках проблемных ситуаций с иностранными студентами, среди которых порой попадались вполне заслуживающие особого внимания со стороны органов госбезопасности.
Какое-то время Алексеев размышлял, надо ли еще раз звонить Игорю. То, что парень не сдержал обещания перезвонить, могло означать две вещи: либо с ним случилось что-то недоброе, либо он затеял авантюру со свалившимся на него богатством. Такие хлопоты Алексееву были не нужны. Тем более следовало все это срочно сбросить на Литейный.
* * *
Вечерний звонок Игоря подтвердил мрачные предчувствия Алексеева. Голос в трубке звучал вымученно и фальшиво: как знаток многотонального бирманского языка Алексеев обладал абсолютным слухом и улавливал малейшие модуляции. Вдобавок, на том конце провода слышалось чужое сопение. Видимо, этот посторонний и прервал разговор, когда парень собирался сказать, где находится. Знать, попался он со своими камнями лихим людям. И про записку им рассказал, и меня засветил. Плохо, совсем плохо.
Михаил Валерьевич Попов действительно был выходцем из партийных функционеров, которые, будто предчувствуя будущие события августа 91-го, успели заблаговременно командировать одного из своих ценных кадров на высокую должность в подразделение по правовым вопросам при аппарате Председателя КГБ СССР. Сработало второе, юридическое образование, полученное в Академии при ЦК КПСС.
Боевым крещением для Попова стали дни краха его нового места службы, еще вчера весьма престижного и влиятельного. В память навсегда врезались картины возбужденной толпы, пинающей памятник Дзержинскому, и обложившей здание на Лубянке так, что сотрудникам, не желавшим применять для самозащиты табельное оружие, пришлось эвакуироваться по подземным переходам в неизвестные вандалам строения. Запомнились и сцены тотального уничтожения ценнейшей документации в доселе невиданных им самоходных машинах, способных мгновенно превращать в кашу мешки, набитые томами архивных дел. Коридоры Лубянки еще долго вибрировали от истошных предводительских воплей вдруг оказавшегося «на коне» генерала Калугина, несущегося к пустующему кабинету Председателя КГБ в окружении западных кино-фоторепортеров. Не давали спать воспоминания о рапорте главного «борца с чекизмом», преступно предлагающего раскрыть американцам, пусть даже на основе маловероятной взаимности, схему технической начинки здания посольства США. Бесконечные оптимизации центрального аппарата в ходе переименований и реорганизаций, сопровождающиеся неоднократным выведением за штаты всего личного состава, многому научили Попова, но не сломали стержень служения Родине. К счастью, и в новые времена наверху оставались лица, которые это знали и ценили. Но в целом ставшее непопулярным партийное прошлое тормозило карьеру Михаила. С другой стороны, в дни объявленного «демонтажа КГБ» отчасти выручило отсутствие в биографии сколь-либо длительного периода службы в органах.
