– Может ради знакомства? – предложил профессор, обращаясь ко всем, не выпуская талии, – по сто грамм, а?
– Мы с сыном не пьем, – Елизавета Антиповна оторвала глаза от чайнворда о собаках.
– Даже чая? – рука перешла на плечи.
Анатолий почувствовал волны жгучей ревности. Сто рублей – решил он для себя, или даже сто пятнадцать.
– Чай будем, – согласилась мама, – Анатолий достань два пирога.
Перестук колес – это самый романтичный звук путешествия на поезде. Они стучат своими ребрышками по рельсам, прессуя время и расстояние, отсекая случайные ноги и дробя камни. Туктукающий звук описан в песнях и прозе. О нем сложены саги и постулаты. Под эту музыку, нормальные люди танцуют, не нормальные спят, полунормальные спят после того как натанцевались. И только Анатолий и мама давят пироги с курагой, глядя на курицу, салями, дыню и коньяк с тремя звездами на борту. Профессор и Нинэль уже два раза чокнулись, поздравили маму с наступившим веком, и выпили за кинематограф.
– А пока пока по камушкам, – затянула проститутка сытым и веселым голосом.
Анатоль тайком от мамы, как бы между делом, отрезал кусок колбасы, положив на ее место четвертинку пирога. Профессор поставил перед ним стакан с алкоголем, толкнув в руку и указав глазами.
– Толик не сметь! – Елизавета Антиповна промолчала о колбасе, но выпивку в поезде за столом с ворами и проститутками, она игнорировать не могла.
– Для сугрева то, – профессор блеснул глазами в ее сторону, – позвольте сыну.
– И так жарко, – женщина напомнила, что на дворе стоит лето.
Не отрывая пунцовых глаз, мамульчик следила за руками сына, как кот за фантиком.
– А вы художник? – вдруг спросила Нинэль Толика.
– Нет, – удивился тот.
– Да, – пнула его ногой под столом мама.
– Понятно, – женщина налила себе еще грамм двадцать, – натюрморты получаются?
– Получаются, – ответила за Толю мама, и перевела разговор в другое русло, – а вы кем работаете?
– Секретарем, – женщина промокнула ротик скатертью.
– Это очень ответственно, – профессор налил еще два стакана, – на брудершафт?
– Ох вы какой, – беря стакан, проворковала Нинуля, – здесь же дети.
Мама посмотрела на нее как кобра на зайца. Толик слегка покраснел.
– За детей! – перехватившись руками произнес Иосиф Ильич.
Подождав пока жидкость перельется из стакана в Нинулин рот, профессор впился в нее как пиявка. Рука проникла под футболку и легла на грудь.
– Безобразие, – прошептала Елизавета Антиповна.
– А может вы нас срисуете? – вдруг предложил Иосиф.
– Нет, нет, нет, – запротестовала Нина, – меня не надо.
– Толян, – профессор уставился мутным взором в лицо художника, – дама не уверена, что ты хорошо рисуешь.
– Он не в форме, – мама закончила жевать, – если хотите идите в вагон ресторан, мы будем отдыхать.
– Да мы сейчас тоже спать ляжем, – профессор положил руку на колено Нинэль, – так ведь Нинок?
– Безобразие, – мама посмотрела на сына, – прошу освободить кровать.
Обнявшись, пара вышла перекурить. Мама с силой ударила подушку с боку, один раз снизу. Сын снял брюки и юркнул под одеяло.
– Обратно полетим самолетом, – решила мама, выключая свет.
Сон так и не успел прийти, как двери снова открылись. Нинэль и Иосиф просочились в номер. Укрытый по глаза, Анатолий смотрел, как он стали раздеваться. Нинэль сняла футболку, и в тот же момент к ее груди приник профессор.
– Торопыжка, – погладила его по голове Нина, и стала опускаться по его телу в низ.
