– Через папиросочку, – внёс поправку Никита.
Компания вышла на балкон. С покрытого чёрным лаком неба заговорщикам подмигивали слегка расплывающиеся и покачивающиеся звёзды. Город внизу доживал последние часы царствования беспредела, совершенно о том не подозревая.
Да что город – вся бескрайняя страна елозила, укладываясь поудобнее. Но рассвет был зачат и начал зреть. Сердце его, трёхкамерное, пылкое, могучее, пульсировало на Илюхином балконе.
* * *
Вернувшись в комнату, друзья, не сговариваясь, расселись поодаль от стола. Их молодые тела насытились, теперь пищи просили души. Илья, чутко осознав, какая потребность скрыта в молчании, снял со стены гитару и предложил:
– Споёмте, друзья, ведь завтра в поход!
– Это дело я люблю, – Никита взял в руки инструмент и провёл по струнам. – Эх вы, гусли-самогуды, ноги-самоплясы.
– Ишь ты, гляди-ка чё! – обрадовался хозяин. – Тоже игрун, значит? Ну сейчас мы тут джем-сейшн устроим. Погодите минутку.
Впрочем, отсутствовал он куда меньше. Появился, неся ещё две гитары, одна из которых была очень уж изящной, с пышным бантом – определённо дамской. Её-то он и облапил нежно, передав вторую Лёхе.
Трио дружно забренчало, подстраиваясь друг под друга.
Добрынин начал наигрывать что-то мелодичное и до боли знакомое.
– Знаем, знаем, – подыграл ему Попов. – Старинная юсавская песня «Хотел в Калифонью». «Иглз», по-моему.
– Ну а чем мы не трио орлов-бандуристов? И мы можем.
– Не, Лёшка, давай-ка лучше нашу старинную.
– «Песню про кабанов»?
– Точно.
Дамская гитарка под мышкой у Муромского выглядела как балалайка. Тем не менее, звук он извлёк из неё – самый что ни на есть зажигательный:
Исстари рядится с делом потеха:
Мол, без потехи царил бы бедлам.
– Добрая чарка коню не помеха, —
Ну так и хрена ли нам, кабанам!
– Так эту я знаю! – обрадовался Никита. – Мы её в морге на посиделках постоянно пели.
– Ну да, можно сказать, ваш профессиональный гимн, – Алексей подмигнул ему. – А ведь все народные песни выходят из народа.
– Лёха у нас тот ещё физик-лирик. Самородок-самописец! Он в своё время, в студентах много чего народного понаписал, вагант.
– Да будет тебе, – смущённо отмахнулся Попов. – Поехали, что ли?
Звон трёх гитар и рёв трёх крепких глоток заполнил, казалось всю Вселенную:
Хваткие руки повиснут, как плети,
Ходкие ноги сплетутся узлом:
Ты напоследок промчишься в карете,
Скромно помеченной красным крестом.
Шмякнув тебя на разделочный столик,
Хмурый прозектор нацедит сто грамм
(Не разводя): «Будь здоров, трудоголик,
Пусть не товарищ ты нам, кабанам!»
Белое, плотно-добротное тело.
– Что ж ты, засранец, его разложил?
А ведь сумей ты отвлечься от дела —
Родине б нашей служил да служил!
Без регулярных естественных сбоев,
Без разгильдяйства внутри кабалы
Дело – подрыв древнерусских устоев:
Это не дело, друзья-кабаны.
Делая дело, в спонтанном запале
К лёгкой потехе всегда будь готов;
Если уж чарка конягу не валит,
То уж, конечно, не нас, кабанов!
Дело гундит, что берёт тебя в долю,
Щуря лукавый, с хитринкою, глаз.
Помни, оно потешается вволю,
А не какой-нибудь грёбаный час.
Счастье не в водке, не в папиросе,
Но и не в вареве дел и забот:
Не отключаетесь? – милости просим
В гости к прозектору, в рот вам компот!
– «В гости к прозектору, в рот вам комплот!» – продублировал последнюю строчку самобытный народный автор Попов.
И вся честная компания загомонила:
– Комплот! Комплот! Вот оно, наше, исконное, посконное! Гип-гип, ура! Выпьем, что ли, где же кружка!.. Хоп, а где же поллитрушка?
