– Побеждающая в войне сторона всегда обрастает союзниками, в то время как терпящая поражение остается в одиночестве, – ответил тот. – Наш посол в Турции фон Папен сообщает, что политики в Анкаре, забывшие и думать о союзе с Германией, теперь колеблются, мучимые выбором между русскими большевиками и Великобританией. Душа тянет их к рыжим островитянам, а вот рациональная составляющая разума говорит, что сила сейчас не на стороне империи, над которой никогда не заходит солнце…
– Какая гнусная неблагодарность! – вскричал Гитлер. – Улыбаться, кланяться, и в то же время прятать за спиной отравленный нож! Но хуже турок могут быть только болгары – вот уж воистину славянские недочеловеки! Мы дали им Македонию, Южную Добруджу, прирезали куски от Греции, а они отплатили нам за это самой гнусной изменой!
Гейдрих ответил:
– В первую очередь царь Борис желает сохранить все свои приобретения после того, как мы потерпим от русских непременное, по его мнению, поражение. Если бы он хоть немного промедлил с этим решением, то, сокрушив Румынию, русские сами объявили бы ему тридцатиминутную войну, в результате которой Болгария могла потерять даже больше, чем приобрела в союзе с Германией.
– Тридцатиминутную войну?! – ошарашенно повторил Гитлер, пораженный такой скоростью блицкрига. – Мой добрый Рейнхард, да как такое вообще возможно?!
– Именно так и было в том, ином мире, где я провел целых четыре месяца, – кивнул Гейдрих. – Болгария капитулировала через тридцать минут после начала боевых действий, да и войны как таковой не случилось. Болгарские солдаты не стали стрелять в русских братушек, а тридцать минут потребовались на разные бюрократические проволочки. Вот и в этот раз, совершив переворот, царь Борис лишь срезал угол, избавив себя от необходимости подписывать даже почетную капитуляцию. Очевидно, территориальные вопросы он обговорил с господином Сталиным заранее, и теперь все, что Болгария приобрела в союзе с Германией, так и останется в ее владении. Увы, такова участь малых стран – вроде той же Румынии, Болгарии или даже Венгрии, во всем зависящих от милостей старшего партнера. А мы, даже подозревая возможную измену, не могли их оккупировать, поскольку после Смоленского побоища у нас на это уже больше не было лишних войск.
– Рейнхард, мой мальчик! – воскликнул Гитлер, – все сказанное тобой, конечно, разумно, но это никак не отменяет того, что в результате этих событий положение Германии значительно, можно даже сказать, фатально ухудшилось. Скажи, что нам теперь делать, ведь таким образом русские глубоко обошли нас по флангу…
– Наш друг Франц считает, – сказал Гейдрих, имея в виду Гальдера, – что мы срочно, пока большевики не закончили развертывание своей группировки в Болгарии, должны отдать команду нашим войскам в Греции прорываться на север и воссоединяться с восемнадцатым армейским корпусом, дислоцированным в Сербии. Группировку на Крите, пока возможно, лучше эвакуировать морем в Италию. Греция сейчас – как набитый камнями чемодан без ручки, который лучше выбросить, чтобы он не утянул на дно еще два наших армейских корпуса с частями усиления. Если промедлить еще немного, то тогда нашим солдатам придется уходить по горным дорогам через Албанию, бросив большую часть техники и тяжелого вооружения. И еще: ничего не скажу за Сербию, но за дружественную нам Хорватию и за Венгрию мы должны держаться как за территорию Рейха. Если там повторится румынский или, не дай Бог, болгарский вариант, то мы получим большевиков и их покровителей из будущего прямо под стенами Вены, а это совсем не то, что полезно для здоровья германской нации.
