– Знаю, он тут же сознается во всех преступлениях, – отозвался полковник. – Сколько можно? Этой так называемой шутке уже сто лет! Садись.
Штерн нехотя примостился на кончике стула, готовый в любое мгновение вскочить и покинуть помещение.
– Ты слышал, что вчера умер адвокат Аль-Джабар? – задал Хазан неожиданный вопрос.
– Конечно, – кивнул Штерн. – Когда ты меня вызвал, я как раз собирался звонить его вдове и выражать соболезнование. Мы ведь были с ним знакомы…
– У тебя будет возможность выразить ей соболезнование лично, – продолжал полковник, разглядывая лежавший перед ним на столе лист бумаги. – Она подала в полицию жалобу на действия службы «Маген Давид адом», оставившей ее мужа без медицинской помощи во время вчерашнего приступа. Когда адвокату стало плохо, она вызвала «скорую», но машина пришла только через два с половиной часа, когда все было кончено. Случай, конечно, возмутительный, нужно разобраться.
– Ты уже звонил на станцию? – спросил Штерн, зная, что первые следственные действия Хазан предпочитал производить сам и только потом передавал дело подчиненным.
– Нет, – отрезал полковник. – У меня и без того забот вот так…
Он показал ладонью уровень своих забот, и Штерн заметил про себя, что уровень этот значительно поднялся со вчерашнего дня, когда Хазан проводил ладонью по грудной клетке.
– Займись немедленно, – потребовал полковник. – Заодно и соболезнование выразишь. Можешь и от моего имени, я тоже знал Аль-Джабара.
Штерн постоял в коридоре, привыкая к прохладе и кондиционированному воздуху. Мокрая рубашка прилипла к телу, так действительно можно было схватить пневмонию. Бумага, которую вручил следователю Хазан, содержала всего лишь информацию о поступившей жалобе и указание о проведении расследования.
Вернувшись к себе, Штерн подумал, что не стоит сейчас звонить вдове Аль-Джабара. Соболезнование, конечно, нужно будет выразить, но сейчас Галия наверняка набросится на него с упреками, которых уж он-то не заслужил ни в коей мере. Для нее все равно – Штерн был евреем и следовательно лично отвечал за все, что творили евреи в их государстве. В том числе и за опоздание парамедиков.
В принципе, Штерн представлял себе, почему опоздала на вызов машина «скорой». Если бы дело происходило в любом другом районе Иерусалима, медикам понадобилось бы максимум четверть часа, чтобы добраться до места. Но в Шуафате были свои порядки, установленные военной полицией и пограничной службой. Машина скорой помощи не имела права въезжать на территорию деревни без сопровождения армейского джипа с солдатами-пограничниками. Поэтому, получив вызов к больному из Шуафата, диспетчер подстанции «Маген Давид адом» немедленно связывался с дежурным патруля на въезде в деревню и сообщал о том, что машина выехала. Врачей должен был встретить джип и сопроводить к дому больного, а потом обратно. Часто случалось, однако, что у пограничников не было ни одной свободной машины, и тогда «скорая» ждала на городском шоссе, пересекавшем Шуафат, пока появятся сопровождающие. Бывало, что ждать приходилось и по полчаса. Больному это, конечно, не прибавляло здоровья, но тут уж что поделаешь – сами палестинцы были виноваты в таком положении вещей. Если бы в деревне израильтян не поджидали неспровоцированные неприятности, разве было бы введено такое жесткое правило? Лет двенадцать назад, до начала интифады, такого не было, но однажды, когда машина въехала на узкую улицу, дорогу перекрыла группа бесчинствовавших парней-палестинцев, водителя выволокли и избили, врачей пожалели, бить не стали, но измывались долго, ругая последними словами, а всю аппаратуру разбили. После того инцидента и было принято решение запретить машинам скорой помощи въезжать на территорию Шуафата без армейского сопровождения.
