Парень двинул плечами:
– Сейчас-то какая работа… Вот в прошлом месяце, когда войску товар отгружали, было…
– Вы-то умеете, – похвалил Шорохов.
Парень заулыбался:
– Да что там уменье! Федор Васильевич говорил, все назад возвернется, так уж…
Шорохов поднялся с табуретки: со второго этажа по лестнице спускался высокий мужчина лет сорока пяти, в русских сапогах, голубой косоворотке, в жилете, бритый, с рябым от оспин лицом, – сам Нечипоренко.
– Здоров був, Лэонтий, – он протянул широкую ладонь, – проходь… Рад гостю, рад…
Как и многие проживавшие в этом краю, он щедро мешал русские и украинские слова.
Они взошли по лестнице, миновали галерею, за остекленной стеной которой зеленел сад.
Одна мелочь насторожила Шорохова. На лестнице и галерее они держались рядом, но у входа в гостиную Нечипоренко преградил ему путь и первым ступил за порог, словно бы желая предварительно убедиться, что в комнате постороннего нет.
И действительно этот кто-то, видимо, только перед их приходом покинул гостиную. Портьера на двери в соседнюю комнату еще колыхалась, в воздухе был разлит слабый аромат по-особому пахнущего папиросного дыма.
Середину гостиной занимал дубовый стол, покрытый вязаной скатертью. Нечипоренко отодвинул один из стульев:
– Сидай…
Он усаживал Шорохова спиной к портьере. «Случайность? – подумал тот. – Еще одна?»
– Уж не чаял, придешь ли, – Нечипоренко, усевшись напротив, выжидающе смотрел на Шорохова.
Тот не отозвался.
– Тебе Евграф передал?
Шорохов кивнул.
Нечипоренко усмехнулся:
– Евграф! Знал я и деда его, и отца. С Питером торговали! Слово – закон. А с Евграфом дело иметь – что с пьяным кучером ехать. Никогда не знаешь, в какую канаву завалит. С ним только на гулянки ходить. Весело!
Он поглядел на портьеру.
– В каждом, Христофор Андреевич, и хорошее есть, и худое. – Шорохов заговорил намеренно негромко, и тотчас из-за портьеры донесся легкий скрип. Судя по этому звуку, чтобы лучше слышать, там пошире открыли дверь. «Та-ак», – подумал он и продолжал еще тише: – Для Евграфа, я вам скажу, цена любого товара – раскрытая книга. Буди ночью хоть тверезого, хоть хмельного, покажи образец… Ему-то гниль не подсунут!.. Вы же знаете: у самого меня торгового корня нет. Собственное дело, можно сказать, я только еще начинаю. А промахи? Один бог без греха.
– Про грехи – правильно, – согласился Нечипоренко и тотчас добавил, поднявшись из-за стола: – На минуту выйду, прикажу угощенье подать. Чего же так-то?
Шорохов не успел возразить, сказать, что сыт, пришел ненадолго, как Нечипоренко уже скрылся за дверью.
Это был, конечно, тоже заранее обдуманный шаг: оставить гостя в комнате одного. Как-то он себя поведет?
Может, и в самом деле заглянуть за портьеру? Если там кто-нибудь, извиниться: «Простите, я ненароком…»
Обернуться хотелось мучительно.
Однако много ли это даст? Если там друг – вместе посмеются и только, а вот если недруг, то, во-первых, он поймет, что сам-то Шорохов неспокоен, его вялость и тихий голос – наигранное; во-вторых, что теперь-то Шорохов возьмет этого человека, как и самого Нечипоренко, на подозрение. Или тут явочная квартира?
От нетерпения он привстал.
Что, если и в самом деле так? Портьера откинется, тот, кто войдет, спросит: «Не знаете ли, где живут Тимофеевы?» Он отзовется: «Те, которые из Твери?» Услышит: «Из Сызрани, беженцы». И значит, пред ним товарищ. Но в этих-то стенах! Кого-кого, а Христофора Нечипоренко, и отца его, и братьев, он знает с мальчишеских лет…
