Данилов вышел и тут же отправился к Сенину.
– Товарищ сержант, девчонка-то новенькая… траванулась она. Я ее спиртом напоил.
– Эххх… – выдохнул Сенин. – Еще и траванулась…
– Да мы ее быстро на ноги-то поставим. А девчонка-то… в разведроте была.
– Ну да, – согласился сержант. – Ты б ее награды видел! Вылечим. Ты пригляди за ней.
Поздно вечером Данилов осторожно вошел в сарай. В дальнем углу, среди остатков сена сидела новенькая девчонка, обнимала свою собаку и плакала:
– Тиш, ты не переживай. Сейчас все спать лягут, и я тебя заберу, – все – таки развезло девчонку. – Ты, Тишка, даже не ду…
– Еще чего, – возмутился Данилов. – Ты чего собаку балуешь? С собой она его возьмет! Чай не дите тебе!
– Это вам не дите! А мне дите! – вытерла мокрые глаза девчонка – Мне Тишку папа подарил! Я… я целый год училась без четверок, на одни пятерки. Вот пап и подарил. А мы с Тишкой в ДОСААФ сразу пошли. Я хотела в цирке с Тишкой выступать. А мама… мама не хотела. Она хотела, чтобы я стала инженером. Она почему-то очень стеснялась, чтобы я перед всеми на арене… почти раздетая…
При воспоминании о родных лицо Беловой стало совсем детское, будто бы ей было лет двенадцать.
– А через год, – продолжала девчонка, гладя собаку, – Через год я девять классов закончила. А тут война. Папа ждал, когда повестка придет, а сам нас к своей сестре отправил, к тете Оле. Мы на вокзале стояли… Папа все Мишеньку с рук не спускал… Это братик мой, ему было два годика… А мама почему-то все улыбалась и вытирала лоб. Почему-то лоб… Платочком маленьким. А Тишка… он почему-то заюлил, закружился… папа сказал, чтобы я его вывела перед поездом в кусты, подальше… время-то еще позволяло. Мы отошли…а потом… потом как-то быстро налетели… взрывы кругом. На том месте, где папа с Мишенькой стояли… и мама… там … Я нашла только кепочку Мишеньки… нас не пускали… потом какие-то люди бегали, разгребали… А мы потом и решили с Тишкой, и пошли…
Данилов неловко притянул девчонку к себе. Гладил огрубевшей ладонью светлые пушистые волосы и горько шептал:
– Сразу после девятого класса… это скоко ж тебе, милая, лет-то? Шешнаццать поди-ка…
– Но я сказала, что мне больше, – подняла глаза к Данилову и как самую страшную тайну сообщила Тая.
– Так и надо было, значит, – успокоил, как мог, мужчина. – А теперь… выревись, да и отпусти. Отпусти.
– Не отпущу… пока до Берлина не дойдем, – прошептала девчонка.
– Эээх, до Берлина… Тебя бы, да Валерку нашего, Пруткова, за парты бы… до Берлина…
Поздно вечером Ясенцев, Кудахин и Варшов возвращались с именин, стараясь не слишком шуметь.
– Нет, ну Гриф-то каков! – что-то весело обсуждали гулены. – Главное – сел перед мальчонкой и давай ему лапой в колени тыкать. А тот и давай ему корки-то таскать. А ты еще…
– Климов! Митрий! – весело хихикнул в кулачок Листин. – Скажи-ка Лехе-то… расскажи, что пока он там за бабами бегал, к нам тут своя нарисовалась. Краса-а-а-вишна! Молодуха!
– Цыть! – рявкнул Данилов, не давая Климову даже рта раскрыть. – Какая тебе молодуха? Такой же боец, как ты! А может, и получше еще!
– А чего не сказать, – фыркнул Климов. – Прибыла. Молодуха. Правда, в пазухе пусто, ну да нагуляет на военных-то харчах.
– И не совестно вам, эээх, – плюнул Данилов. – Шешнадцать ей! Всего-то шешнадцать! Лисин! У тебя ж сын старше!
– Так-так-так… нет, вы погодите… а про какую девчонку вы тут? А нам Варшов чего-то начал говорить, а я думал врет! – сразу же насторожился Ясенцев. – Чего – к нам правда девчонку прислали?
