Кожаные штаны, широкий пояс. Невысокие мягкие сапоги. Вылинявшая до белизны льняная рубашка. Ника вздохнула, наверняка отец снова неодобрительно рявкнет насчет того, что она совсем стыд потеряла и нечего напоказ сиськи выставлять. Ну что она виновата, что рубашка эта – чуть ли не единственная память о маме? И еще вполне ей впору? Ну а что под ней грудь так, хм…, обрисовывается, так она не виновата. Что боги подарили, то и есть.
Девушка накинула кожаную безрукавку, за спину повесила ножны с двумя короткими слегка изогнутыми саблями. Ремни их перевязи перекрещивались, еще больше подчеркивая грудь. Ника снова вздохнула, – Ну, будем надеяться, что отец хотя бы сегодня, в день ее восемнадцатилетия, не станет бурчать.
Напоследок глянула в небольшое зеркало. Высокие скулы, небольшой, чуть вздернутый нос, серо-зеленые глаза. Попробовала пригладить коротко стриженые черные волосы, безуспешно. Показала отражению язык, завязала вылинявший шейный платок и помчалась вниз, в кухню.
Отец уже сидел в кресле, возле окна, выходящего на плац. Сержант Курт, ветеран, ровесник отца и едва ли не единственный оставшийся в живых друг, как раз заканчивал доклад:
… приказал чистить свинарник, раз он такой идиот. Разрешите идти, господин сотник?
Отец повернул голову на звук шагов и немедля рявкнул:
– Ника, я сколько раз говорил, нечего парней отвлекать! Что за манера сиськами трясти! Переоденься немедля!
Ника упрямо опустила голову:
– Не пойду. Это мамина рубашка.
Отец закатил глаза:
– Курт, старина! Скажи, за что мне это? Я командую сотней и меня слушают. Так почему меня ни в грош не ставит эта негодная девчонка?!
Сержант стоял, тихонько хихикая,
– Вортис, командир, может хоть сегодня ты не будешь изводить девочку? Может дело в том, что ей уже девятнадцать и она красавица?
Курт смотрел на Нику с искренней любовью. Самому ему боги детей не дали и все свои нерастраченные отцовские чувства старый вояка отдавал дочке командира.
– И вообще, – откашлялся сержант, – у нее сегодня день рождения, ты б ее хоть поздравил.
Сотник Вортис вздохнул и можно было бы поклясться, что в уголке его левого глаза блеснула слеза. Впрочем он смахнул ее так, чтобы никто не заметил и поднялся из кресла. Раскинул руки, – Или сюда, девочка моя, – и Ника тоже обхватила отца рукам, уткнулась в его пахнущую дымом и смазкой для клинков куртку.
Отец гладил Нику по жестким черным волосам и изумлялся, когда же маленькая девочка успела превратиться в красивую своенравную девушку?
Наконец он разжал объятья.
О, боги, когда же ты успела так вымахать?
Ника смущенно улыбнулась. Ее отец был одним из самых высоких мужчин на заставе, а в свою сотню он старался отбирать рослых крепких бойцов. Исключением был взвод сержанта Курта, но на то они и разведчики. Сейчас Курт, улыбаясь, стол и смотрел на отца с дочерью. Ника была ниже отца меньше, чем на полголовы.
Усевшись за стол девушка принялась с удовольствием уплетать свежий хлеб с козьим сыром, запивая молоком из огромной глиняной кружки.
Отец встрепал Нике волосы и отошел к двери, поманив Курта с собой. Они о чем-то пошептались и сержант, попрощавшись, пошел к казармам.
Отец скрылся в небольшой комнате, которую называл своим кабинетом, и Ника заканчивала завтрак в одиночестве. Доев потянулась и вскочила из за стола. Ополоснула кружку, плеснув в нее воды из ковша, поставила на полку с прочей нехитрой утварью, и пошла к выходу.
