Находилась бы гостиница В. Кокорева где-нибудь на Пресне – вряд ли бы Верещагин выбрал именно ее. А так – строго напротив Кремля, лучшего и пожелать невозможно.
Впрочем, близость Кремля привлекала и тех, кому он не был нужен «по делу». Чайковский признавался: «Как у меня хорошо в гостинице! Я отворяю балкон и беспрестанно выхожу любоваться видом на Кремль».
Вид там и вправду был, что называется, на уровне.
Разве что бытописатель Н. Скавронский жаловался: «Хорошо бы, пожалуй, у Кокорева в гостинице у Москворецкого моста, да уж слишком русским духом пахнет, чересчур!»
Но не для всех это было препятствием.
Правда, со временем дела у Кокорева пошли на спад, он продал гостиницу новым хозяевам, которые назвали ее скромненько – «Софийское подворье».
* * *
Рядом же возвышается пресимпатичнейшая колокольня церкви Софии Премудрости Божией, в честь которой, собственно, назвали набережную.
Но, несмотря на значимость этого храма, городские жулики его не обходили стороной. К примеру, газета «Московский листок» сообщала в 1889 году: «24 мая, из церкви св. Софии на Софийской набережной, во время совершения поздней литургии, неизвестно кем похищено серебряное кадило, висевшее на подсвечнике, стоящее 50 рублей».
Не состояние, конечно, но и не плохие, в общем, деньги.
Болотная площадь известна с XV века.
А на противоположной стороне так называемого острова – площадь, некогда носившая имя художника И. Репина, а в 1993 году переименованная в Болотную – ей возвратили старое, дореволюционное название.
В 1727 году сюда – с центральной, Красной площади – перенесли место публичных казней. А в 1775 году на этом месте был казнен главный бунтарь Е. Пугачев.
А. Т. Болотов писал об этом достопамятном событии: «Москва съезжалась тогда смотреть сего злодея, как некоего чудовища, и говорила об нем… Эшафот воздвигнут был четырехсторонний, вышиною аршин четырех и обитый снаружи со всех сторон тесом и с довольно просторным наверху помостом, окруженным балюстрадой. Посреди моста воздвигнут был столб с воздетым на нем колесом, а на конце утвержденною на него железною острою спицею. Вокруг эшафота сего в расстоянии сажен на двадцать поставлено было кругом несколько виселиц, не выше также аршин четырех, с висящими на них петлями и приставленными лесенками. Мы увидели подле каждой из них палачей и самых узников, назначенных для казни, держимых тут стражами.
Не успела колесница подъехать с злодеем к эшафоту, как схватили его и, взведя по лестнице наверх, поставили на краю восточного его бока. В один миг наполнился тогда весь помост множеством палачей, узников и к ним приставов, ибо все наилучшие его наперсники и друзья долженствовали жизнь свою кончить вместе с ним на эшафоте, почему и приготовлены были на всех углах оного плахи с топорами. Подле самого ж Емельки Пугачева явился тотчас секретарь, с сенатским определением в руках, а пред ним, на лошади верхом, бывший тогда обер-полицеймейстером г-н Архаров.
Как скоро все установилось, то и началось чтение сентенции приговора. Но нас занимало не столько слышание читаемого, как самое зрелище на осужденного злодея. Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишка или харчевника плюгавого. Бородка небольшая, волосы всклокоченные, и весь вид ничего не значащий и столь мало похожий на покойного императора Петра Третьего».
