Атмосфера накалялась, надо было что-то делать. А что? Илья Маркович пошёл на склад к Хашиму, умному и достойному человеку, который в такой ситуации мог подсказать правильное решение. Нужно было вживаться в новую среду, занимать своё место в чужом пространстве, не предъявляя никаких претензий и требований, а только благодаря местных за кров и хлеб, которыми поделились люди в это трудное военное время. Этот процесс начинался вполне благоприятно, благодаря Хашиму, которому Илья Маркович безусловно доверял, и нескольким работникам, взятым по рекомендации завхоза из местных. Но подобная ситуация была практически ожидаема и безболезненно закончиться не могла. Это был неизбежный этап процесса интеграции, когда прибывшие должны безусловно принять язык, культуру, обычаи, образ жизни принимающей стороны, но и внести свои достижения, опыт при условии органичного слияния и корректного сосуществования таких мощных пластов жизни разных народов. Хорошо, что это выяснение отношений не коснулось детей. Не пощадили же даже беременную на последних месяцах женщину. Это ведь правило таких игр – выбирать беззащитных, чтобы самоутвердиться.
– Что делать, Хашим-ака?
– Я сам думал об этом всю ночь, – Хашим перестал раскладывать по местам привезённые продукты. Они присели на ящики, поглядывая друг на друга, покачивая в раздумье головами. – Она слишком красивая и беззащитная, и все будут делать попытки заполучить её. Проблем будет выше головы.
– Да знаю я. Она беременная, у неё маленький ребёнок здесь в детдоме, муж на фронте, документов никаких нет. Если мы с тобой её не защитим, действительно пропадёт. Нас переправляли через реку рано на рассвете, потому что ночью нельзя было фарватер для судов обозначать огнями бакенов, днём бомбили. Мостов уже не было, все более-менее крупные суда были разбомблены фашистами. Оставались катера да лодки, одна баржа. Часть беженцев успели переправить поздно вечером, уже затемно, а остальных планировали на завтра. А утром налетели самолёты и стали переправу расстреливать из пулемётов. Мы с другого берега всё видели. Они летели так низко, что лётчиков можно было разглядеть, и они не могли не видеть, кого расстреливали. Потом самолёты улетели, а мы на чём попало поплыли спасать тех, кто остался в живых. Так мы с Марусей встретились. Баржа села на мель, все были убиты или ранены, одна Маруся стояла в этом кровавом море. Она вытащила своего сына из-под тела убитой женщины, которая, падая замертво на него, закрыла ребёнка от пуль. Больше сотни людей тогда переправлялись, а осталось в живых меньше двадцати. Остальные были расстреляны или утонули. Маруся была в шоке, не выпускала из рук ребёнка, на всех, кто пытался вытащить их из этого ада, по-звериному рычала и не подпускала к себе никого. Крыша поехала, как говорится. И не удивительно, ни один нормальный человек не перенесёт такого. А у неё это всё произошло на фоне того, что несколько недель назад практически у неё на глазах бомба попала в их дом, и погибли все родственники. Она с сыном тогда чудом остались живы. Она не могла есть и спать, говорила, что как только закрывает глаза сразу видит полусон-полуявь – живой фашистский самолёт в авиационном шлеме, со страшными зубами-клыками, ощеренными в сатанинской улыбке. Это существо расстреливает детей из пулемёта и хохочет зловещим смехом. Лётчик тогда не добил её, когда она во весь рост стояла на барже, застрявшей на мели. И этот парень не добил её ножом, остановленный её взглядом. Видно, Всевышний что-то предназначил для неё, и она должна жить, понять это и выполнить.
