В это время Руф всегда был на одном и том же месте, тем самым как бы проверяя себя: «Если я все еще здесь, значит, я все еще жив», – говорил он себе ежедневно. Он сидел на полу первого этажа, накинув на ноги старый протоптанный ковер, и вливал в себя непонятную брагу из Веркаса, что закупал у торговца свечами. Крыса торгует этим пойлом нелегально, провозя его торговыми судами под видом новых зелий для алхимиков. Хоть старику оно и не нравилось – уж слишком сильно после него болела голова, а запах напоминал скорее болото, нежели что-то спиртное, – но все же стоило признать, что после выпитого кувшина жить становилось немного проще. Он делал глоток за глотком, наблюдая за тем, как солнце медленно скрывается за стоящим на окне горшком и растущим из него цветком. Тень от стебля ровно ложилась на лицо, разделяя его на две одинаковые половины, а лепестки темными пятнами закрывали глаза от света, постепенно уходящего за крыши домов солнца.
Те, кто не успел в храм или у кого не было динариев, чтобы засесть в одной из таверн на ночь, начинали стучаться во все возможные места, и дом Руфа не был исключением. Услышав топот босоногих жителей, а после и настойчивые удары в дверь, он не торопился открывать и только ждал, осушая кружку. С приближением ночи криков становилось все меньше. Понимая, что хозяину дома наплевать, люди на улице попросту разбегались и в панике пытались найти любое другое место или средство, чтобы согреться. Вновь и вновь он отвечал себе, что останется на месте, но как только стекло за стеной покрывалось первыми морозными узорами, старик начинал медленно подниматься, опираясь на горлышко кувшина.
Из-за старых крыш показались лучи утреннего солнца. Неужели он простоял здесь всю ночь с открытым окном? В его годы время текло уже слишком быстро. В юном возрасте казалось, что каждый день длится чуть ли не вечность, но теперь все происходило так быстро, что порой Руф спрашивал себя, не спит ли он? Тело замерзло настолько, что назвать его своим не поворачивался язык. Попытки двинуть головой карались ужаснейшей болью и скрипом суставов.
Вернувшись из собственных мыслей в реальный мир, он поймал себя на том, что смотрит на застывшую фигуру на ступенях таверны «Сладкий Джо». Сузив веки до ширины острия лезвия, он увидел юнца в старой рваной рубашке и штанах, чей цвет сливался с уличным. Парень видимо пытался согреться бутылкой соевой водки, но недооценил угрозу, что неумолимо нависала над ним. В правой руке он держал тару с обжигающим напитком, а левой со всех сил прижимал колени к груди. На минуту повисла тишина, и только где-то глубоко внутри раздавался тихий голос, желающий забрать кувшин с недопитым.
Старик не стал отвечать. Его заботило лишь то, что еще несколько дней все будут вспоминать о случившемся, споря, что же убило паренька: пронзающий холод, погубивший уже не один десяток людей, или паленая водка Джоанны, владелицы трактира, которая отправила в мир Талии куда больше несчастных. Еще один повод для пьяной драки.
Память Руфа так же, как и зрение, подводила все чаще. Вспомнить нужные слова удавалось с трудом. Вот они уже лежат на языке и ждут, когда смогут скатиться вниз, но тут же исчезают, оставляя после себя привкус горечи. Помедлив, старик нахмурился и, сложив бледные ладони, буркнул единственную фразу, что крепко засела в нем еще с детства: «Да примет тебя Юна».
