– Что за странный вопрос, Анна Егоровна?
Аня опустилась на стул и потянулась включить компьютер.
– Извините, Михаил Иванович, если вопрос показался вам бестактным. Просто мне показалось, что вы были бы очень хорошим отцом.
– Почему?
Аня снова взглянула ему в глаза, увидела в них все тот же холод, но с оттенком любопытства.
– Потому что вы хороший, добрый человек, – в этом не было ни капли иронии.
Но Филатов расхохотался так, что ему пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не сложиться пополам. Аня с грустью смотрела на него. Ей совсем не хотелось смеяться.
Днем еще было совсем тепло, в воздухе разливалась золотистая осенняя нежность, но вечера приносили ощутимую прохладу. Аня сидела у костра, закутавшись в теплый плащ. Песня звенела дружно, задорно, но Аня, против обыкновения, не смогла развеселиться. Она уставилась в пламя, и отблески огня танцевали в ее глазах.
– Анюта, да что с тобой сегодня? Вся сама не своя.
– Ничего, Саш, – улыбнулась она в ответ. – Подустала просто.
– Работёнка у тебя, конечно… – вздохнул Саша сочувственно. В этом сочувствии еле заметно угадывалось напряжение. – Как там твой Филатов, не пристаёт, часом?
Аня дернулась, то ли от слова «твой», то ли от слова «пристает», а может, от всего сразу.
– Не пристаёт, – она понимала, что Сашка искренне беспокоится за неё, но всё равно ответ вышел холодным и колючим. Саша почувствовал это и мягко извинился. Аня же мысленно обругала саму себя. Она терпеть не могла подобных ситуаций, а они, как назло, проливались на нее словно из рога изобилия. Тёмные силуэты деревьев вокруг вдруг показались ей угрюмыми. Саша сидел рядом молча, и она знала, что он не может пересилить себя, чтобы подняться и уйти, и от этого становилось только хуже. Наконец, он потянулся за гитарой.
– Ура, ведруссы! Саня взялся за инструмент! – это завопили Юрка с Олесей, большие поклонники Сашиного творчества. Остальные, а было их человек тридцать, заулыбались и снова расселись на коврики вокруг костра. Костер тоже обрадовался и с треском выбросил сноп искр, украсивших ночь огненными звездами.
Саша пробежал ловкими длинными пальцами по струнам, проверяя их созвучие. Небрежный аккорд растаял в ночи, и Саша запел…
Аня замерла, уставившись в огонь. Он пел для неё, но как ей этого не хотелось.
О, Боже, как не хотелось…
Было время, я ходил дорогами, ведущими в пропасти.
Было время, я прятался в норах, хоронясь от напастей.
И я рвал на себе волосы и разбрасывался хлебом,
И я выживал и ждал, и я вроде был да не был…
Но вот настало время, когда я что-то понял…
Саня, Саня… Когда же это прекратится…
Люди тихо и прочувствовано подхватили припев:
Вышей мне рубаху, мама, я нашел свою Дорогу,
И по семицветной радуге я дойду до самого Бога.
Меня ждет мой Бог в резном лесном тереме,
В том тереме Любимая, в том тереме нет времени.
Аня почувствовала, как к глазам подступают слёзы.
Сашка пел для нее. Он писал это, думая о ней.
А она думала о другом мужчине. Который, не то, что песни сочиняет, а вообще поэтов в грош не ставит. У которого глаза, словно холодная осенняя вода.
Странно, но у неё было ощущение, что ему бы тоже понравилась эта песня…
И я сбросил тогда свои шкуры и с кровью содрал все маски,
Я отринул крысиные гонки и пустые фальшивые ласки,
Я услышал дыхание Бога и, прозрев, разглядел Дорогу,
И я заплакал от счастья, лишь поставив на нее босую ногу.
И тогда я понял, что такое Вечность…
