* * *
Два лурсских фонаря горят в нашей комнате окнами на закат. Уже глубокая ночь. Занавеска из легкого виссона прихвачена по краям – от комаров и прочих летунов. Надувается ветром. От империи Игера-Гиера Дивные земли отделяет Слепое море. На самом деле оно не слепое, а очень соленое, это узкий залив-рукав Великого океана, соединяется с Бурным морем, и далее путь моряков лежит в океан к берегам Флореллы и Земли лурсов. Но кто-то сотни лет тому назад смотрел на закат, когда солнце опускалось в море, вода сделалась похожей на расплавленную сталь, и этот кто-то назвал море Слепым.
Луна где-то на той стороне гостиницы, заглядывает в иные окна, а у нас – только крыши, покрытые ее щедрым серебром. Я лежу на животе, подперев ладонями голову, сморю на спящего Раниера.
Лицо его теперь почти такое же, как прежде, как семь лет назад. Только брить бороду ему не придется – я не стала восстанавливать луковицы волос в новой коже, а наоборот – убрала те, что остались. Кожа после восстановления получилась очень тонкой, такой тонкой, что просвечивают сосуды, брить такую кожу – мучение. Мне жаловался один исцеленный после ожога в Ниене. Учла на будущее. Хотя на верхней губе волоски сохранила. Если будет желание, магистр может отрастить усы по моде острова Магна. Нет, все же Раниер не такой, как прежде. Губы сделались тоньше, а ноздри носа как-то хищно изогнулись. Не может магик вернуть пролетевшие ночной птицей годы. Лепит не свое, придуманное, а то, что в самом человеке таится, вытягивает наружу – вот оттуда и линия губ как разрез, и в самом лице – что-то от хищной птицы. Веки его выпуклые, отяжеленные длиннющими ресницами. Когда-то давно я мечтала целовать его закрытые глаза. И вот теперь – целую. Нижнее левое веко я почти вернула на место, осталась только припухлость. И ресницы вернула – вшила поштучно, как узор на платье невесты. Оно тут рядом повисло на спинке расшатанного гостиничного стула – кусок алой материи в десять локтей, в который невесту укутывают с головы до ног. А жених в белом колете и белом плаще, и штанцы тоже белые, просторные, с завязками у щиколоток, а вот туфли должны быть красные, как у невесты. Наряды – дивноземельные, а обычай наш – ниенский, нити жизни вытянуть из человека и связать, чтобы уж до конца навечно. Великий Магистр сам соединил. После того как вычеркнул имя Раниера из списка Ордена. И в тот миг жених так побелел, несмотря на смуглую кожу, что мне показалось – сердце его разорвется, и он упадет замертво.
Теперь я знаю: не хотел он уходить из Ордена, смертельно не хотел. И местные медикусы, если и не понимали ничего в пластической магии, то отлично знали, как убрать черные наросты на разорванной коже. Знали – но он запретил. Он прятался за своим увечьем от данного слова. Когда его привезли в Дивные Земли, и он очутился в стенах Обители, то сразу понял, что не готов отказаться от Ордена, но был готов отказаться от меня. Я все это знала, знала, когда выставляла склянки с настойками на старую, прожженную опасными составами столешницу. И еще знала – что уведу его из Ордена. Пусть против его воли. Отныне Раниера никто не посмеет называть палачом. Только судьей. Не хочу ему палаческой Судьбы. Я – его Судьба.
Он вздрагивает и просыпается.
– Мне приснилось, что сегодня была свадьба.
– Знаешь, милый, это не сон.
– Не сон. Ты была закутана как кукла в эту красную ткань с золотым шитьем. А почему не спишь?
