Он писал с короткими перерывами пять часов подряд. Гнал, словно убегая от той тоски, что окружила его с утра. Изредка вытягивал с полки затрепанные томики – когда память отказывалась выдать точную цитату из великих, из тех, кто успел.
Когда строчки стали сливаться перед глазами, он опомнился и зажег свет. Потер лицо холодными ладонями. Быстро стал уставать, быстро.
Аркадий Львович снова прошел на кухню, поставил греться чайник, пододвинул табуретку и протянул руки к огню. Все вокруг было стылым и тоскливым. Работа, против обыкновения, не улучшила настроения.
Он словно задремал, держа подрагивающие ладони у запотевших никелированных боков чайника. Встрепенулся, лишь когда стала посвистывать струйка пара.
Странно – тоска прошла. А он уже привык к ней…
Приглушенный кашель из коридора был таким привычным, домашним, что он даже не удивился. И шаркающие шаги…
– Андрей? Вера? – Он заговорил, уже понимая, что к ним эти звуки отношения не имеют.
Ответа не было.
Аркадий Львович медленно поднялся, вышел из кухни. Короткая мысль прихватить нож исчезла, едва родившись.
Много он навоюет…
В кабинете горел свет – он же выключил лампу? Или забыл?
Аркадий Львович медленно заглянул в открытую дверь. За его столом сидел спиной к нему голый старик. Листал только что написанные страницы, быстро, но вроде бы читая…
– Проходи, – не оборачиваясь, бросил он.
Страха не было абсолютно. Он вошел, и старик коротко, мимолетно обернулся. Перелистнул еще одну страницу, хихикнул. Сказал:
– Интересно. И впрямь интересно. Последний пинок великих?
– Почему же?
– Ну-ну… – Старик погрозил ему скрюченным пальцем. – Не лги! А бумажки эти – в сортир. Нам предстоит заняться апробативной этикой. Куда более полезная штука, знаешь ли.
– Оденься, – сказал Аркадий Львович. С легким недоумением – откуда взялось панибратское «ты». Впрочем, зачем лукавить? Знает он это, знает…
– Так и думал, что мы поладим, – сказал старик, поднимаясь. – Без истерик и ненужных доказательств. Хорошо быть старым и мудрым.
– Это так и происходит? – спросил Аркадий Львович.
– Нет, что ты. – Старик уже достал из шкафа его лучший костюм, теперь разглядывал плохо отглаженные рубашки. – Ты не умираешь, отнюдь. Наоборот, у нас есть шанс войти в историю.
День пролетел быстро. Сегодня Анна не оперировала, да и не было почти операций – кроме банального острого аппендицита. Работал заведующий отделением с интерном Сашей, и, судя по всему, никаких осложнений не предвиделось.
Она все же сделала обход. Палаты были полупустыми – странно, но люди словно понимали, что болеть в наши дни не стоит. Четверо холециститников, не нуждавшихся в оперативной терапии, двое выздоравливающих после аппендэктомии, азартно режущиеся в карты.
Плохо было лишь с Шедченко. Слишком большие ожоги получил парень. Утренние анализы еще не пришли, но Анна и без них видела – интоксикация нарастает.
– Как самочувствие, Саша? – Она присела на соседнюю кровать. Палата была пуста. Парень скосил на нее глаза, потом посмотрел на себя.
– Уродом теперь буду, да?
Анна покачала головой. Совершенно искренне.
– Не бойся. Следы останутся, но не сильные. Главное – лицо не задело.
Парень пожал плечами.
– Весь живот будет в рубцах…
Рубцы… Господи, да не того бояться ему надо…
– Как настроение, Саша?
Парень был младше ее года на два, но сейчас судьба четко распределила роли. Анна казалась себе не то матерью, не то старшей сестрой этого крепкого юноши.
