– Ты хочешь написать рядом убийцу?
– Хотел… Хотел написать ее обнаженной… Сначала не мог найти подходящую натурщицу…
Говорят, что она была красивая. Да ведь такого не может быть! С первой «этой» ее мыслью ее красивое лицо превращается в маску, за которой обязательно злое лицо старухи.
– У тебя на картине Марат умер уже давно – это почти мумия. Получается очень интересная картина… Это какое-то предостережение нам, перед тем как наполнить ванну теплой водой и расслабиться в ней в ароматах розовых лепестков? И почему на картине столько много ножей? Я поняла: зритель может выбрать любой… Ха-ха-ха! Нет-нет, я очень близко стою к картине, я отойду на два шага. Я поняла: Марат умер давно, он уже не цепляет тебя своею протянутой рукой с мольбою: «Спаси»… А иначе ты не смог бы пройти мимо картины… А теперь ты говоришь ему: «Извини, Марат, прошло уже очень много времени. Ты уже давно повержен кухонным ножом. И уже очень много людей оплакивали и продолжают оплакивать тебя».
– Я предлагал ему перевесить картину в другое место. А лучше продать. Я даже сам хотел ее купить, чтоб она только здесь не висела. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! Мы все умрем.
– Вот и он так говорит. Да я уже привык к ней, к этой недописанной картине. Я уже иногда протягиваю Марату руку для приветствия. И даже спрашиваю у него: «Марат, как жизнь? Марат, я открою окно, вчера много курили». Как-то очень тихо. И что тут еще дописывать?
– У тебя Марат получился как святой. И даже нимб из васильков… Совсем безгрешный?
– Да как же?! Все младенцы, рожденные с Маратом в тот далекий день, были уже грешны! И всю свою жизнь они хотели доказать друг другу и всем – они святые. Да разве это он придумал гильотину?! Сначала гильотина в восторженной тишине, со своим особенным звуком скольжения тяжелого, острого ножа и приближающегося неисправимого, отрубила голову Людовику Шестнадцатому. И парижане аплодировали этому действу, ходили по площади с букетиками цветов, целовались и поздравляли друг друга с праздником. А потом гильотина в восторженной тишине отрубила голову Робеспьеру, и парижане ходили по площади с букетиками цветов, целовались и опять поздравляли друг друга с праздником.
– Да, мы все умрем. Олег, а ты ведь можешь подумать, что я привез Мишель для образа этой убийцы? Помнишь, ты говорил всем, что за натурщицей надо ехать во Францию? Ха-ха-ха! Почему ты так внимательно ее рассматриваешь?
– Я восторгаюсь ею. Я хочу ее обнять – и я боюсь ее обнять. Вот во Франции ею все восхищаются и все хотят ее обнять без всякой боязни. Ей многие делают комплименты, ей многие говорят, что она лучше других, и она уверена в этом… Так ей легче быть доброй: одарить кого-нибудь своей улыбкой, легко коснуться кого-то своими пальчиками, своими губами, поддержать кого-то в споре, попросить любого человека о какой-нибудь помощи ей… Вот если бы с красивой женщиной жить на необитаемом острове… Я бы дописал последние страницы своей книги.
– Она не согласится.
– Да совсем немного, какой-нибудь месяц… Я знаю такой остров. Сергей, ты будешь по утрам нам привозить еду и свежие газеты, но мы тебя видеть не будем. Я буду ловить рыбу, и мы будем варить уху на костре. Ночью. Ха-ха-ха! И каждый будет петь свою песню. Мишель, ты знаешь русские песни? А я тебе буду читать на французском стихи Беранже. Или на русском… На русском у меня получается очень душевно.
