Но вечером в своей деревне, набрав закусок в таверне Николая, шли на пляж, раскладывали еду; тихо плескались волны – ведь хорошо, лучше, чем твой снег. В такие минуты уходили занудные муки одних и тех же переживаний.
Павел загорел, Анастасия оставалась белой, как крем от загара.
Они давно договорились: никаких святых мест. Все это было, и все это прошло: чтение акафистов Матронушке, очередь к иконе, начинающаяся с трех ночи, послушания, строгие посты, – но голубь не прилетел во второй раз с благой вестью, так бывает.
В Вешту, к святой Феодоре, они поехали только по туристическим причинам.
Русская женщина-гид в платочке водила экскурсию. Рассказывала о монахине Феодоре, простой греческой девушке, ушедшей в мужской монастырь или, по второй версии, на войну, в нее влюбилась безответно селянка, объявила себя беременной и соблазненной. Павел шепнул на ухо: «Какие вы, бабы, коварные». «Пусть мое тело станет храмом!» – Гид показала на храм, перекрестилась, и женщины тоже перекрестились.
В воде стояли свечи, и свет от них огибал крестным пасхальным ходом всю территорию монастыря. На крыше монастыря росли семнадцать деревьев – гладкие, полые внутри под чешуйчатой аллигаторовой корой.
Женщины молились, целовали стены, ступени, просили каждая о своем, и молельный хор поднимался туда, в небо. За допуск к Богу требовалась плата: святая вода за евро, свечи, поминание, иконки – четыре.
Анастасия не купила свечей, не зашла в храм – села на лавочку около ухоженных клумб.
– Там дальше еще какой-то храм с иконой, – сказал Павел.
Он тоже не верил в чудеса исцелений, подбадривал ее, как проскочивший мимо угодившей на мину. Он мог спастись. А она уже нет.
Мимо них прошла очень пожилая толстая монахиня и перекрестилась семнадцать раз. Анастасия хотела в отель, Павел – пожрать. К монахине подошла женщина, гречанка, и монахиня крепко обняла ее за плечи.
Тогда, после случившегося, Анастасия ходила в женскую консультацию к психологу. Там же, в другом кабинете, принимал священник. Анастасия записалась и к нему.
Она хотела усыновить ребенка немедленно: первая горячая реакция на горе – заменить нерожденного своего младенца на любого другого, чтобы новой любовью заткнуть дыру в сердце. Она ходила по улицам и всерьез искала брошенных младенцев, прислушивалась к звукам: вдруг где-то плачет, ведь находили же другие, она не раз читала в газетах.
– Не всем Бог дает детей, смиритесь, возьмите ребенка из детского дома, кто-то должен быть матерью этим детям, – говорил ей отец Александр, когда пили чай в его кабинете. – Ничего не поделаешь.
Ее мама регулярно смотрела выпуски «Пока все дома», рубрику о детях в детдомах, звонила ей после: «Какой там был чудесный ребенок, скажи Павлику. Взрослый даже лучше».
Поехали с Павлом в дом ребенка посмотреть на детей, просто посмотреть, она взяла подарки – пеленальный столик, качели и даже самокат, родители Павла подарили заранее к рождению ребенка, плохая примета, но они не верили в приметы. Подъехали – и боль, как пыль перед бурей, поднялась в душе. Анастасия смотрела в окно, сжимая руки.
Ну что? Не могу.
Павел ушел один, вернулся через час. Ну что? Ничего. Поехали домой. Она не стала расспрашивать. Не было сил.
Боль потери затвердела, не беспокоила, но никуда не ушла – лежала в маленьком гробике, и Анастасия ее носила вместо надежды. Анастасия не хотела видеть детей, говорить о детях и, глядя на чужих детей, уже не думала, что это могли быть их с Павлом дети.
