Для созерцанья душа моя ищет возвышенье.
В себе я от мира освобожден.
И в творенье я обрел высвобожденье.
О чем ангелы, вы поете?
Какова станется любовь, взаимной, безответной?
Какую весть вы гонцами мне несете?
Реальностью обрадуете или сказкой несусветной.
На чьих крылах меня вы унесете
Для высот или падений.
Этот дар словесный хуже словоблудства
Для судеб разрешений.
Начертанное имя, эти постоянные безумства,
Орудья пыток для ушедших поколений.
Я пишу
Книгу, но для чего эта великая словесность?
Ибо этим игом буквенным я жизнь свою крушу.
Горе поэта его свобода, честность.
Я от правды умираю, я от нее умру.
Слабеет вера, нет желания творить,
Когда талант использован не в меру.
Безумьем любви душу я стал травить.
Пусть так, не познать чужую веру.
И чашу чужого безумства не испить.
Слова всего лишь, письма, что терзают
Мои чернила или то дурман осенний.
Но иногда и строчки благость излучают.
Сколь и души, сколько слов, столько мнений.
Однако чувства всегда возвышены, свергают
Гнев, ибо любовь всесильна.
Ласка нежности сильна, лед отчаянья могуч.
Стихии не стихают, бедствие всемирно.
Но сердце, куда направишь ты скопленья туч?
Творец наблюдал за выбором нашим неотрывно.
Судьбу слагая из мыслей наших, дел,
В сокрушенье наших тел и душ.
Но я гордец, мирозданье менять посмел.
Орудиями преобразованья мне стали перо, тушь.
Я с неба твоего свержен был, вниз летел
Всё растратил из-за сомнений и гордыни.
Поверженный лежу в прахе своих творений.
Картины гниль, а бумага подобна тине.
Словно в могиле грешных дерзновений.
Арина, я для тебя одной творил, а ныне?
Лишь пепел, укрывающий меня от света.
Реквием я слышу, вот о чем поете вы.
Собрались на похоронах поэта?
Или то будет сооружение новой мечты.
Тогда вернись душа в пустоты моего скелета.
Выплыви китом из моря слез.
Оживи цветком осенью увядшей,
Посреди вечно юных белых роз.
Стань деревом, а я листок упавший
В моих прожилках буйства крови гроз.
Легко писать, ничего в мире легче нет,
Чем слова слагать душой сердечной.
Любовь я помню, не вспомнить тот сонет
Трогательный, с глубиной невольной.
Писать я начал в пятнадцать лет.
Я смерть призывал, отказ терпеть
Ее всегдашний, многие боролись с нею,
Те подвиги до меня успев воспеть
Печалью, и будто бумага я бледнею.
Дописать бы, мне бы успеть.
Предо мною грозные часы
Возвещают о кончине срока.
Жнец поодаль сверкает лезвием косы.
На что я вам, во мне жизни кроха.
Я ничтожен, худ, взгляните на весы.
Осень хмурится предвещая холода.
Любовь – эфир души и плоти кровь.
Днем одним живем, невзирая на года.
Эта безответная любовь
Пасет чувств моих стада.
Сновидение нагрянуло внезапно.
В том сне я Арину несу на руках,
Словно невесту нежно, плавно.
Вверх по лестнице, но в трех шагах
Черный силуэт предстал наглядно.
И на краю, тень слегка меня толкнула,
Отчего отступился я, извергся вниз.
О нет! Любимая со мною потонула
Во тьме, пропал убийственный карниз.
Виденье мою надежду покачнуло.
У нее есть видно кто-то, она…
Кто не позволит мне объять всецело
Любимую мою, закрыты для меня врата.
Но я желал ее покорить поэзией, смело.
До изнеможенья,… но обрывается строка.
Мне бы робость преодолеть и подойти,
Заговорить еще, я ревновал не напрасно.
Когда она, пожелав в здание учебное войти,
С другим беседовать начала всевластно.
Когда со мною говорила минуты три, кради
Ее вниманье, ты, недостойный столь великих благ.
Однажды она мне подарит час виденья красоты.
Он дерзок, когда в руках моих белый флаг.
