Мы же о другом. Появилась СВОЯ кухня – самое удобное, тёплое, уютное место в квартире… и дорогого гостя уже вели не по-старому, как водилось, в горницу, в парадную комнату, в залу – нет! Вели в кухню и усаживали в уголок между окном и холодильником напротив газовой плиты перед столом, на котором всегда стоял в плетёной корзиночке хлеб, а рядом с ним появлялась нехитрая снедь под названием «закусь» и, конечно, национальный катализатор – бутылка! Вели дорогого гостя в самое тёплое, щедрое и уютное место в доме.
Кухня первая слышала новые стихи, беспримерные дерзкие идеи, сердечные откровения, боль обид, нанесённых сердцу, страшную тайну прошлых арестов, горькую суть наболевшего неверия, первые звуки диссидентских речей, вечную крамолу правды – правды, неугодной власти…
«Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей!».
Ах, Александр Сергеевич! Вы дорогой гость на каждой из них…
Ничто не мешало теперь людям, которые доверяли друг другу, сойтись тут и распахнуть душу… а «с развитием телефонной сети» на кухне появились телефоны… со временем перекочевавшие с подоконников на стенку, чтобы не занимать лишнего места… тогда, по мере постижения возможностей подслушивания, требовалось обязательно перед началом разговора вытянуть вилку из телефонной розетки… И это действие было как бы символом и залогом того, что ты в безопасности, и слова, сказанные тут, завтра не окажутся на столе у всевидящего и всеслышащего гэбэшника (неизбывна, однако, наивность людская) … который, кстати сказать, на своей кухне вёл себя точно так же, опасаясь власти и, более того, своих изощрённых коллег…
Нет предела доверчивости – и всё же!
Додик отчасти последовал совету своего товарища и «собрата по перу» Зверского. Он сидел на кухне у Лёньки Дрейдена. Одна пустая бутылка уже стояла на полу под окном, вторая, переполовиненная, красовалась в центре стола…
– Плохо, Додик, плохо… Всё плохо… поэтому, извини… беда твоя – не беда, да и нечего лезть в эту клоаку… сам в говне перемажешься и таким дерьмом выглядеть будешь, что… брось ты это…
– Когда ты узнал об этом? – спросил Додик, не поднимая головы.
– Когда?.. Я давно догадывался… и мне всё казалось, что если не произносить вслух, это может не материализоваться… пронесёт… такой своеобразный кон… чёт-нечёт…
– И она тоже знает?..
– Додик, ты знаешь, что такое а клуге копф? Еврейская девочка… Знаешь – умница! Еврейская, умница, красавица, отличница, семья замечательная, судьба должна уравновесить столько хорошего сразу – и всё. Конец. Ты понимаешь? Это конец…
– Лёнька, ты же мне только что говорил: нельзя распускаться, нельзя поддаваться… я понимаю, что настолько неравнозначно, что и нечего сравнивать, но у тебя Лизка… ей-то ещё труднее, понимаешь… бабушка, дедушка… это не то! – Мама…
Они долго молчали.
– И что, никакой надежды?
– Добрался уже до самого верха… сказали, что есть какие-то ампулы… только-только выработали… не у нас, конечно, но достать можно… проходят испытания в клинике… там… вот переправить – проблема… в стадии разработки лекарства через границу перевозить нельзя – контрабанда, шпионаж и т. д. Вот так…
– И ты знаешь, как их достать… и сколько это стоит?.. – неизвестно зачем, больше по инерции, поинтересовался Додик.
– Говорят, тысячу рублей…
– Тыщу? Что, мы не можем достать тыщу?
– Одна ампула…
– А надо? – прищурился Додик.
– Не меньше шести… каждые десять дней по инъекции… какая-то радиоактивная гадость…
