И что это был за шум! В номере кричали, смеялись, говорили так, что ничего нельзя было разобрать… Вслед за этим гамом, вдруг наступила мгновенная тишина.
Молодая женщина постояла немного перед дверью. Она колебалась. Войти или нет?
Наконец, она собралась духом и сказала:
– Нечего медлить. Надо разом покончить все дела. Так будет лучше!
Она стукнула в дверь номера, но на ее стук никто не ответил.
Тогда она сама открыла дверь и ее глазам представилась следующая картина.
В невзрачном гостиничном номере находились два существа, чьи лица пылали возбужденным румянцем, который служил ясным укором пороку, именуемому пьянством. Взгляд обоих обитателей номера был дикий и бессмысленный. Оба одеты были крайне небрежно. Но что производило особенно тяжелое впечатление, так это отвисшие и распухшие губы сожителей.
Пиэкер стоял, облокотившись на спинку кровати. Он размахивал кулаком над головой женщины.
Женщина эта была большого роста, плотно сложенная. Черты лица были обрюзгшие. Она лежала на полу, прислонившись головой к креслу.
– А! Дочка! – закричал мужчина, который опомнился первым.
Он усмехнулся.
– Здравствуй, дитя мое!
Он протянул к ней руку.
– Вот то, что называют аккуратность… Не дурно, если бы так было и впредь. Точность, аккуратность – это мое слабое место!
И Пиэкер захохотал. Анна замерла на пороге комнаты. Ею снова овладел ужас.
Она уже сделала движение, чтобы вернуться. Но у нее не хватило сил, и она, униженная, уничтоженная, опустилась на ближайший стул.
Ее большие, кроткие глаза, расширенные ужасом, устремлены были на Антонию.
Та тоже на нее смотрела, с каким-то тупым, растерянным видом, совсем пьяная, не понимающая, что вокруг нее происходит. Она даже не догадалась, подняться с пола.
Пиэкер сделал несколько шагов в ее сторону. Занес над ней кулак и крикнул, изрыгая проклятия:
– Что это ты! Не хочешь даже поздороваться со своей родной дочерью… Лежит себе. Поворачивайся поскорее. Ну же, ну, негодная! Туда же – мать!
После этого он повернулся к Анне:
– Да! Вот полюбуйтесь. И так, ведь, каждый божий день! Правда, не дурно?
Пиэкер пожал плечами.
– Каждый божий день! И стыда нет!
И, с этими словами, он сам покачнулся на своих долговязых ногах.
Казалось, что он вот-вот потеряет равновесие и полетит на пол.
– Да, вот она какая! Судите теперь сами, насколько моя несчастная жизнь должна быть приятна! Вот, поразмыслите об этом, дитя мое!
Анна невольно закрыла лицо руками. Слезы подступали к горлу.
Побуждаемая угрозами Пиэкера, Антония кое-как добралась до кресла и уселась там. Руки ее дрожали, отяжелевшая голова свесилась на грудь.
Она сделала было попытку что-то сказать, но, вместо слов, в комнате раздались какие-то нечленораздельные звуки.
Но затраченные на это усилия, все-таки, несколько отрезвили ее. По-крайней мере, видно было, что она жива и принадлежит к разряду более или менее разумных существ. Она тупо смотрела вперед своими покрасневшими и как бы остановившимися глазами.
Наконец, одной рукой она взялась за стакан, поддерживая его другой, поднесла ко рту и начала пить. Водка выплескивалась и текла тонкими струйками по ее платью.
– Это моя дочь? – спросила она.
– Да, старая, это, твоя дочь.
– А!..
Анна отняла руки от заплаканного лица. А слезы продолжали течь по ее щекам. Она взглянула на Антонию.
И это ее мать! Какой стыд, какой позор!
Антония с необычайным любопытством стала рассматривать гостью. Можно было подумать, что она хочет что-то вспомнить, воскресить в своей памяти. Но память отказывалась ей служить. В этой душе нельзя было пробудить никакого чувства, никакого переживания. Она была безнадежно истрепана суровой действительностью. И Антония улыбнулась идиотской улыбкой:
