Сначала Костя просто ошалело наблюдал за этим. Потом догадался, что дело даже не в избалованности или высокомерии Ники, а в том, что ему просто трудно что-либо делать. Он был слабым и болезненным мальчиком, ему тяжело было даже наклоняться. И поэтому рядом с ним всегда были слуги, сообразил Костя спустя несколько дней. А вся его надменность и высокомерие – от воспитания и попытки как-то компенсировать свою уязвимость.
Но всё равно было неприятно. И дело даже не в личном отношении, хотя и оно имело место. Дело в вопиющем несоответствии ожиданий и реальности.
Косте всегда казалось, что Хранители должны быть воплощением всяческих достоинств и преимуществ, хотя бы физических. Он уже добрался в Книге до нужной сказки и понял, что о нравственных качествах последних Хранителей говорить не стоит. Но хотя бы физически они должны представлять собой идеал, хотя бы волшебниками должны быть могущественными.
Глядя на Ники, Костя никак не мог поверить, что этот маленький болезненный мальчик когда-нибудь и вправду станет Хранителем, станет распоряжаться Великим Лонгиром, налагать и снимать наказания, судить колдунов и ведьм. «Я бы ему точно не стал подчиняться», – думал про себя Костя, усмехаясь почти против воли.
Несмотря на это, спорить с Ники он не решался. Костя быстро выяснил, что Ники никогда не спускался с плато Морена и даже Сараян покидал крайне редко. Мальчик не имел никакого представления о том, что происходит за пределами плато и у Кости были сильные сомнения, что он вообще хоть что-то знает о внешнем мире.
Спорить с ним о чём-то серьёзном было бесполезно. Всё, что не укладывалось в его маленькую уютную картину мира, Ники презрительно отвергал, говоря, что «этого не может быть» либо «так и должно быть».
Когда Костя при первой встрече пожаловался Ники, что ему никто ничего не говорит и зачем вообще его выкрали из Волхова, тот высокомерно ответил, что, раз Хранители сделали это, значит, так надо. И он должен сказать спасибо, что его взяли во дворец Сараян и приблизили к солнцеликим, а не оставили внизу, в бесполезном и злобном мире.
Костя вспылил; он тогда ещё не привык к подобной манере. Ники удивился; он тоже не рассчитывал на такую реакцию. Похоже, в своей жизни он редко сталкивался с отпором и противодействием и не сразу понял, как вести себя в таком случае.
В первый раз он просто удивлённо промолчал и ушёл. Потом, когда Костя пытался объяснить Ники, что с ним поступают неправильно и нехорошо, он высокомерно замыкался в себе и лишь повторял, что, значит, так надо.
Костя пытался объяснить себе, что Ники всего лишь маленький мальчик, что от него здесь ничего не зависит, он ничего не знает и не умеет, но всё равно не мог подавить глухую неприязнь. Это надменное высокомерие, это упорное нежелание слушать кого-либо ещё, кроме самого себя, он переносил с Ники на его старших родственников, которых, даже ещё не видя, уже представлял такими же чёрствыми, ограниченными и заносчивыми.
Ники приходил к нему раз в день на полчаса или час, расспрашивал о его жизни или что-то рассказывал о своей. Костя отвечал уклончиво и осторожно. Раз ему не хотят говорить ничего конкретного, он тоже не станет. Разговор Ники быстро надоедал, он утомлённо махал рукой и уходил. Только чтобы прийти на следующий день.
– Чем ты здесь вообще занимаешься? – не вытерпев, спросил однажды Костя.
