– Что смотрите? – Ханна спросила Винсента с интонацией, которая, как она позже сообщила мне, была скорее канзасской, чем миссурийской.
– Бункеры.
– Вы имеете в виду «Все в семье»?[5]
– Да, да… Бункеры… Да.
У Винсента так называемая афазия Вернике – разновидность нарушения речи, при которой речь кажется бессвязной, но при этом не лишена смысла полностью.
Она может включать почти осмысленные оборванные фразы, эхолалию (повторение только что сказанного другими), персеверацию (один и тот же ответ на разные вопросы) и игровую ассоциацию (шутки). Хотя он знал ответы на многие наши вопросы, большинство его ответов были немного невпопад, чего он, казалось, не осознавал, однако это его совершенно не волновало.
– Как вас зовут? – спросила Ханна.
– Винсент.
– Хорошо. Где мы находимся? Что это за место?
– Винсент… э, да… Винс.
– Какой сегодня день?
– Авинс… Винс.
– Хорошо. Посмотрите на мою руку. Теперь следите за моим большим пальцем.
– С непальцем[6].
Гилберт, студент-медик, который проводил первичный осмотр, записал: «Осознает икс один»[7].
– Один – это что? – спросил я у него позже.
– Сам пациент, – ответил он.
– А тебе когда-нибудь попадался пациент, который бы себя не осознавал?
– Вроде нет.
– Конечно, нет. Так не бывает.
Фраза «Б и О икс три» означает «бодрствует, осознает себя, место и время». Некоторые люди добавляют четвертый уровень: «осознает ситуацию». Проблема в том, что все люди «осознают икс один», если, конечно, они не в истерике или не мертвы[8].
Винсент знал, кто он такой. Он достаточно хорошо соображал, чтобы считать себя остроумным.
Привела ли к этому проведенная в начале недели колоноскопия или, скорее, анестезия? Как по мне, это было просто совпадение. Большинство склонялось в пользу опухоли, кто-то высказался за инсульт, кто-то – за эпилептический припадок, однако все их догадки были основаны на результатах МРТ. Я эти снимки видел и знал, что ответа на них нет. У жены же Винсента, сидевшей у изножья его кровати, он был.
– У него с самого начала сильно болела голова, – сказала она мне, – и была высокая температура.
Ординаторы не упомянули об этом, хотя это было очень важно.
– Как насчет вируса? – предположил я. – Думаю, что, скорее всего, это инфекция.
Герпетический энцефалит – такова была моя догадка. Он объяснял и головную боль, и небольшой жар, чего нельзя было списать ни на опухоль, ни на инсульт.
– Забудьте пока про снимки, – сказал я Ханне. – Когда на них нет ничего очевидного, они могут только отвлечь. Ориентируйтесь на то, что расскажет пациент и что вы увидите во время осмотра.
Мы назначили ему ацикловир, противовирусное лекарство, и вскоре ему стало лучше. Через пять дней Винса выписали, он снова нормально разговаривал и, к лучшему или нет, снова стал похож на себя прежнего.
– Я только что столкнулся с вашим мистером Тальмой в лифтовом холле. – Элиот, коллега, который, похоже, следит за моими пациентами гораздо тщательнее меня, поймал меня в коридоре. – Когда я его окликнул, – сказал он, – он посмотрел на меня так, словно я попросил его внести залог за террориста. Парень поступил к нам просто лапочкой, а когда вы с ним закончили, стал мистером ворчуном. Больше никаких улыбок, никаких шуток. Что вы с ним сделали?
– Мы его вылечили, – ответил я. – Судя по всему, это для него норма. Я сказал его жене, что, если он снова вздумает с ней любезничать, пусть немедленно привозит его обратно.
