«Боже» – поймала себя на мысли Эстер. – «Я что, восхищаюсь руками Теодора, моего давнего друга? Нет, так нельзя!»
И Эстер запретила себе смотреть на руки и решила слушать только голос.
Но стало только хуже. Его голос действовал не хуже любого дурмана или рук. Он был бархатистым, низковатым в нужных местах, но очень мелодичным. Эстер поняла, что наслаждалась не самим видом рук или звучанием голоса, но мастерством, с которым Тедди играет и поёт. Хоть и сама она не играла на инструментах и не пела, Эстер имела необходимый слух, чтобы понять и уловить это мастерство.
Когда он закончил, Эстер поинтересовалась, как он выучился так хорошо играть. Тедди засмущался и ответил:
– Я рад, что тебе понравилось. Я, на самом деле, просто всегда хотел этому научиться, но слуха не было. Когда родители подарили гитару, я сначала долго тренировал слух, а потом занимался гитарой каждый день по несколько часов. И сейчас так стараюсь, только времени маловато.
В этот момент сердце Эстер вдруг быстро забилось. Она уважительно посмотрела на Теодора, потом вдруг покраснела, смутилась, и решила уйти. Теперь ей было так сложно разговаривать с Тедди, потому что нужно было говорить правильно, понятно, поддерживать веселый и живой диалог, и не давать ему скучать. Эстер вдруг поняла, что раньше с Тедди было всё проще. И если бы она была немного искушённее в таких вопросах, то знала бы, что это не что иное, как влюбленность. Но Эстер ещё этого не знала.
Через еще несколько месяцев Эстер и вся школа узрела удивительную историю.
Группа парней-старшеклассников повадились задирать юбки девочкам и фотографировать их. Никакие жалобы на них не действовали. Девочки совершенно перестали носить юбки и платья, а мучились в длинных теплых брюках.
Когда Тедди узнал о таком безобразии, он предпринял интересный и неожиданный ход – он подговорил почти всех парней школы прийти всем вместе в один день в юбках, которые они попросили у девочек. В школьных правилах ничего не было написано по поводу ношения юбок парнями, поэтому учителя даже не смогли их поругать, тем более что так нарядилась половина школы. А когда они узнали, ради чего это было сделано, то и вовсе перехотели их ругать.
На одной из перемен Теодор и еще несколько очень грозно выглядящих парней подошли к тем «фотографам» и задиралам, и при всех объявили им, что чтобы ещё хоть раз сделать так, как они делали, им нужно будет сначала сфотографировать их самих в юбках. А учитывая, как грозно они выглядели, не нужно говорить, что такое безобразие в школе прекратилось.
Вся школа, не сговариваясь, перестала общаться с этими задиралами, и такое продолжалось бы долго, если бы Теодор не убедил всех, что их наказание уже достаточно длительное, и задиралы поняли свою ошибку. Так все снова постепенно начали с ними разговаривать.
На Эстер эта история повлияла очень сильно. Когда она позже спросила у Тедди, зачем он сделал это, он ответил, непонимающе взглянув на неё:
– Разве не нужно помогать тем, кто беззащитен в таких ситуациях? Я почувствовал, что у меня есть силы на такое, и сделал это.
И Эстер призналась, что безнадежно влюблена в Теодора. Но не в его волосы, глаза или руки, не в его популярность в школе, но в пылающий в его глазах огонь, его благородство и вежливость даже с теми, кто этого не всегда заслуживал, в его мастерство и постоянную работу над собой. Да, она влюбилась в то, за что его любила вся школа, но влюбилась не так, как все.
