– Кто это – мы? Ты и мама?
– Нет, я и Вовик, мой брат.
– Сколько ему лет?
– Четыре года.
– И вы сами просыпаетесь утром, вас никто не будит? А где мама?
– На работе.
– А часы у вас есть?
– Есть, папины, только они поломаны.
– Хорошо, иди в класс, перестань плакать, ты же взрослая девочка. И попроси Полину Павловну зайти ко мне, когда освободится.
Назавтра Саша стучит мне в окно.
– Что ты?
– Мне велели стучать тебе, чтобы ты не опаздывала!
– Спасибо!
На улице едва светает. По свежему снегу совсем немного следов. На лестнице только маленькие Сашины, по двору ещё одни, большие, от бокового флигеля, а по улице уже много, и чем дальше от дома, тем больше.
Вот он опять, воробей под акацией на углу, я его вижу здесь каждое утро. Ему, наверно, ещё холодней, чем мне, он весь нахохлился, распушил пёрышки и прыгает на одном месте, холодно стоять на таких тоненьких лапках.
Когда только кончится эта зима!
Полина Павловна не пришла в школу, вместо неё в класс входит завуч.
– Садитесь, девочки, я вам почитаю.
Очень холодно, единственное окно наполовину забито фанерой. Мы сидим в пальтишках, закутанные в платки крест-накрест, и слушаем «Робинзона Крузо». Честно говоря, меня не трогают его лишения. Я думаю, какой он счастливый! Там было так тепло!
Полины Павловны нет день и два. Мы узнаём, что она получила «похоронку». Идём к ней в низкий домик в глубине двора. Десять закутанных девчонок набиваются в крохотную кухню-прихожую, и в ней не повернуться. Полина Павловна открывает дверь в такую же крохотную комнату:
– Проходите, девочки.
Она стала как будто выше ростом, на плечах вместо старого платка, в котором она ходит в школу, чёрная шаль.
Она не спрашивает нас, зачем пришли, и я ругаю себя за эту очередную выдумку. Что можно сказать, когда у человека горе, какие найти слова!
Мы потолкались и ушли. Назавтра Полина Павловна вошла в класс, как всегда, строгая и серьёзная, в стареньком своём платке, и сказала:
– Здравствуйте, девочки. Садитесь. Откройте домашние задания.
И снова утро. Мама на дежурстве. Ещё совсем темно, ещё не может быть поздно! Я одеваюсь, Вовик просыпается и помогает мне, как всегда.
Выхожу на улицу в непроглядную тьму. Город засыпан снегом, по краям тротуара сугробы выше моего роста. На улице пусто, но я иду, иду в школу!
Замерзаю мгновенно, я ведь вышла из нетопленой комнаты. И ноги в ботинках замерзают, и руки в носках вместо перчаток. Потом холод забирается под пальто, и внутри у меня всё начинает дрожать.
В школьном дворе пусто, входная дверь заперта. Кладу портфель на ступеньку, сажусь на него и жду, когда откроют школу. Я не знаю, сколько проходит времени, просто сижу и жду.
Но вот послышались шаги за воротами школы, ещё и ещё, это люди пошли на работу. И приходит дядя Миша, сторож, он же дворник и главное лицо после директора – столяр, слесарь, истопник, в общем, мужчина в доме, где остальные – женщины. Одна нога у него деревянная, и он прибил к ней кусок валенка, чтобы не стучать, когда идут занятия.
– Ты что здесь делаешь?
– Жду, когда будет утро.
– Пойдём в школу, ты же совсем замёрзла! Послушай, как тебя мама отпустила в ночь?
– Мама на работе. Мне показалось, что уже утро.
Сижу в зале, пока он чистит снег во дворе, а потом хожу за ним хвостиком, пока он топит высокие печки-голландки. Считается, стоит их протопить, они потом долго-долго отдают тепло.
Так не хватает тепла! К середине уроков об их чёрные бока нельзя даже погреть руки. Но сейчас дядя Миша подкладывает полешки в алую глубину, огонь трещит весело, и я подставляю ему лицо и ладони. А школа постепенно заполняется, я забираю портфель и сажусь в свой дальний угол.
