Будаев вновь вышел на авансцену и вонзил свой гипнотизирующий взгляд в аудиторию. Убедившись, что каждое его слово будет адекватно воспринято, он приказал встать тем, кто неосмотрительно пытался бежать после взрыва. Задвигались невидимые мне бойцы, защёлкали затворы автоматов, случилась пара обмороков, я встал со своего места. Невидимые пальцы взвели курки и четыре выстрела возвестили об окончании спектакля для очередного квартета зрителей.
Казалось, что с момента выстрелов прошла целая вечность, перед глазами локомотивом пронеслась жизнь, и тело, словно прощаясь с этим миром, растратило свою массу впустую, так и не сохранив энергии для Вселенной. Не раз приходилось читать подобный патетический бред? Бееее.
Облегчение – вот, что я почувствовал. По непонятной причине я всё ещё был жив и практически здоров. Исключение составляла голова, не так давно побывавшая мячом для регби. За свой мужской поступок (слова Будаева) мне было позволено выбрать новое место в зрительном зале. Ощущение мнимой свободы подхватило меня, неся на своих крыльях столь изменчивую и капризную по отношению к заложникам удачу. Шуршите женщину, как говорят французы. Я оглядел зал. Среди тревожно трясущегося желе из людских тел и душ меня поразили две пары отчаянно красивых глаз, по счастью расположенных по обе стороны от свободного кресла. Я сделал знак, что хотел бы пройти именно туда, и через несколько мгновений сидел в очень приятной компании на пятнадцатом месте одиннадцатого ряда, отделённого от десятого широким проходом. Голубые глаза справа, чуть более светлые у зрачков, с прожилками серого и тёмно-синей каймой у самых белков; изумрудно-зелёные глаза слева, ровного цвета, с чёрными точками зрачков посередине. Стоит отметить, что у этих драгоценных камней были достойные оправы: премиленькие лица, прекрасные элегантно полуприкрытые ладно скроенными платьишками фигурки и прелестные стройные ножки, опровергающие сомнения великого русского поэта одним фактом своего существования. Чуть не забыл: справа шатенка, слева брюнетка. Обе натуральные, что, к сожалению, является теперь большой редкостью.
Развод оказался на редкость неприятным событием, до сих пор отзывающимся гулким эхом в каждой мелочи моей жизни. Пять лет до заключения союза и три в нём были совершенно чудесным временем, несмотря ни на какие трудности. Но оказалось, что наши чувства не были взаимны и, если я делал сознательный шаг с намерением прожить долгую и счастливую жизнь, то моя избранница проделывала этот путь скорее по инерции (её слова), сообщённой её душе упорхнувшим чувством. Не было ни измен – она была слишком горда для этого, ни взаимных обид и оскорблений. Просто настал момент, когда она больше не смогла обманывать себя тихим семейным счастьем и честно мне в этом призналась. Раздел имущества я отменил как процедуру совершенно недостойную, взяв лишь то, что уместилось в небольшой дорожный чемодан, с которым мы совершили наше свадебное путешествие. Жена и наш двухлетний сын продолжили обживать недавно отстроенный дом, я же вернулся в небольшую двухкомнатную квартиру, любезно дарившую нам своё тепло первые годы совместной жизни.
Я безумно её любил, и именно безумие едва не стало спасительной бухтой для моей измотанной души. У моего организма есть одна, можно сказать, физиологическая особенность: любое, едва наметившееся внутри уплотнение в виде душевного расстройства, должно дойти до крайней стадии раковой опухоли недееспособности. Острое переживание превращает мой организм в груду развалин, кровяное давление скачет в немыслимых диапазонах, аппетит сменяется апатией, а мозговая активность снижается до уровня, что бывает у бегемота-старожила в заштатном зоопарке.
