В зале стояло молчание. Тати готовились выйти на солнечный свет.
– Убаба верит в вас, – проговорила Сорок четвертая. – Паучих невозможно поймать.
– Паучих невозможно поймать, – в унисон повторили тати и разбрелись по своим территориям.
Сорок четвертая облачилась в одежду для рейда, как делали все прочие тати при выходе на поверхность, чтобы слиться с толпой. Бритую голову покрыл рыжеволосый парик, на бледную кожу легла пудра, щеки сделались алыми, а вместо серых лохмотьев на ней теперь было платье обычной горожанки средней руки, проживающей в Кристроге. Теперь она стала Иватой, девушкой двадцати трех лет, проживающей на юге города. Таких образов у Сорок четвертой было шесть, у прочих татей коммуны насчитывалось от трех до девяти образов прикрытия, в которых они выходили на рейд. Менялся не только внешний вид – голос, повадки, походка – все претерпевало изменения, когда паучихи входили в роль. Прикрытие извне осуществляли люди, которые работали на Убабу, но не были частью Коммуны. Таких называли «поддержкой». Обычно это были бедняки или работяги, которым ежемесячно приплачивали за то, что они подыгрывают татям, попавшим в беду. Последний раз ткач из трущоб спас от смерти Двадцать седьмую, когда та попалась на краже молока. Как и было проговорено, он представился ее мужем и уплатил компенсацию торговцу. Двадцать седьмая осталась в живых, Круг не лишился своей паучихи а ткач получил причитающееся ему вознаграждение. Конечно, двадцать седьмая была разжалована из татей и переведена в ранг бирюков, но она сохранила жизнь и навсегда осталась благодарна Убабе за заботу, которую Матка ей оказала.
Сорок четвертая покинула Круг через выход номер шесть – это была узкая дыра, выходящая в районе нечистот. Этим выходом паучихи коммуны редко пользовались – обычно Круг покидали через выходы, которые выводили ближе к Черному базару. Но Сорок четвертая предпочитала пользоваться путями с другой стороны, тихими и безлюдными. Она отряхнулась, осмотрелась по сторонам и быстрым шагом направилась на запад, минуя узкие тропки, где уже давно никто не ходил. По правую руку из труб прямо в небольшую речку сливались нечистоты Кристрога, которые потом плыли по течению и уходили дальше, в Фиолетовое море. Было лето. Стоял примерзкий запах отходов, в воздухе жужжали мухи, но Сорок четвертая не обращала ни на вонь, ни на насекомых внимания. Она давно привыкла не отвлекаться на такие незначительные мелочи.
Миновав тропу вдоль мутной зловонной речки, Сорок четвертая свернула за небольшой пригорок, заваленный разлагающимся мусором, обошла его и снова осмотрелась. Вокруг не было ни души. Только крысы шуршали на холме, потроша мусор в поисках чего-то съестного. Сорок четвертая, быстрыми движениями откинула два тонких металлических листа, которые некогда служили составляющими частями большого ростового щита. Появилась небольшая яма, в которой виднелся присыпанный землей сундук. Сорок четвертая стряхнула сухую землю, подняла сундук и убрала его в сторону, а затем расчистила остатки земли и взяла со дна ямы продолговатый предмет, обернутый в мешковину и перетянутый веревкой. Она ослабила веревку и, откинув мешковину, взяла в правую руку меч. Сталь переливалась на солнце, отдавая розовым оттенком. Меч превосходно ложился в руку, он был легок и прекрасен. На конце рукояти блестел многогранный черный камень, происхождения которого Сорок четвертая не знала, и когда меч оказывался в руке, ее захлестывало волнение, а сердце начинало учащенно биться. Не знала она и историю этого меча, однако всякий раз, когда она возвращалась к своему тайнику, в голове роились мысли о том, что ей удалось украсть редчайший артефакт.
