Будучи шестнадцатилетним подростком, Мария знала об этом, и интуиция подсказывала, что лучше избегать лишних разговоров. В ее бездонных глазах таилась злость, обида и страх, что все может повториться сначала.
– Бог простит, – ответила она отчиму и направилась в комнату, где включила телевизор.
Шел какой-то старый советский фильм, на черно-белом экране мелькали знакомые лица, слышались чьи-то реплики и смех, кто-то пытался шутить. Марии хотелось переключиться на другой канал, она уже смотрела этот фильм, но страх привлечь к себе внимание отчима не давал ей это сделать.
В ушах стоял гул, в глазах снова мелькали черные точки. Тогда она решила выйти из дома, отправиться к матери на рынок, куда угодно, лишь бы подальше от отчима. Вскочив с дивана, не выключив телевизор, выбежав из квартиры и хлопнув дверью, она не знала, что Александр уже полчаса, как находился в ванной, наполненной густой смесью горячей воды и крови. Красные капли покрыли плитку на полу в ванной, и острое лезвие бритвы лежало в раковине.
– Что ты тут делаешь? – недовольно спросила Светлана, увидев дочь рядом со своей торговой палаткой.
– Соскучилась. Помогу тебе работать. Потом вместе пойдем домой, ладно?
Светлана ничего не ответила, но всем видом дала понять, что ей не нравится эта идея. Однако, как только подошел покупатель, гримаса недовольства сменилась маской всепоглощающей любви: какому клиенту понравится наблюдать нервозность продавца или хозяина торговой лавки?
Работа матери казалась Марии очень сложной и даже неприятной. Раздражала переменчивость мамы. Светлана вела себя так, словно играет роль на сцене, каждый раз новую. Раздражал нездоровый блеск её глаз, когда она общалась с покупателями, разделяя каждого из них по сословиям определенной, знакомой только ей одной, системы. С каждым из «сословий» Светлана разговаривала на особом языке в специально предназначенном тоне. Разные люди посещали палатку: по-разному одетые, они по-разному спрашивали о цене. Кто-то торговался, кто-то нет. Одни смотрели на продавцов так, как смотрят на насекомых и мышей, сморщившись от неприязни. С такими Светлана не церемонилась и не делала скидок. Другие вели себя скромно, пряча глаза и вывернутые штанины купленных на вырост брюк на своем ребенке. Такие не успевали торговаться: Светлана сама отдавала им товар со скидкой, порой даже разговаривала с подобными клиентами так, как разговаривают с близкими родственниками. Мария никогда не понимала принципов этой работы, а Светлана чувствовала себя здесь, как рыба в воде.
Пришло время возвращаться домой. Какое-то странное чувство охватило Марию. Необъяснимое, огромное. Хотелось плакать. Они с матерью поднимались по ступеням, и с каждым шагом Мария всё отчетливее слышала стук собственного сердца. Двери в квартиру открылись, звук телевизора доносился из комнаты.
– Саш, убавь звук! Саша! – снимая обувь, кричала Светлана.
Через несколько минут девушка уже не слышала ни криков, ни плача матери, ни её мольбы, обращенной к небу: все вокруг словно поглотила мрачная тишина. Даже капли, постоянно стекающие из никем не отремонтированного крана, больше не раздражали слух.
