Установка является не просто выражением первичной реакции при получении информации, а исконным разделителем мира, стержнем всех дихотомий, вокруг которого вырастают все понятия.
Без установки мы вообще не могли бы различать или выделять отдельные явления мира и тогда весь мир исчез бы с наших глаз и растворился в бесконечном океане безразличия. В таком мраке, который можно называть «философской нирваной», не только не было бы приятного или неприятного, истины или лжи, добра или зла, красивого или дурного, – в нем вообще не было бы понятий о чем-либо, так как все отношения укореняются в установке. Без установки мы вообще не могли бы что-либо воспринимать. Без неё звук – не слышен, поле зрения – не видимо, ощущение – не ощутимо и т. д., так как их просто нет. О каком-то грубом простом материале, о субстрате, первичных качествах и тому подобном речь не может идти в связи с тем, что нет основы даже для самого элементарного выделения. «Высказывание замечания показывает, что ценности не только влияют на применение знания, они являются существенными ингредиентами самого знания», – справедливо отмечал Фейерабенд[17].
Если рассматривать установку в качестве корня нашего мира, можно согласиться с Шопенгауэром в том, что мир является объективацией воли, и с Ницше в том, что «Schätzen ist Schaffen: hört es, ihr Schaffenden! Schätzen selber ist aller geschätzten Dinge Schatz und Kleinod. Durch das Schätzen erst giebt es Werth: und ohne das Schätzen wäre die Nuss des Daseins hohl» [18] (пер. с нем.: «Оценивать – значит созидать: слушайте, вы, созидающие! Оценивать – это драгоценность и сокровище среди всех оцененных вещей. Только благодаря оценке существует ценность, а без оценки – зерно существования было бы пусто»), и с тем, что «Aber alles Leben ist Streit um Geschmack und Schmecken! Geschmack: das ist Gewicht zugleich und Wagschale und Wägender; und wehe allem Lebendigen, das ohne Streit um Gewicht und Wagschale und Wägende leben wollte!»[19] (пер. с нем.: «Вся жизнь есть не что иное, как спор о вкусе и о том, что вкусно. Вкус является в одно и то же время и гирей и чашей, и весами и весовщиком»). Сходная мысль сформулирована и Витгенштейном: «Bedeutung bekommen die Dinge erst durch ihr Verhältnis zu meinem Willen»[20] (пер. с нем.: «Вещи получают значение только через отношения к моей воле»). Приятное или неприятное не сопровождают переживание, а являются его корнями, без которых переживание не переживается. Известное гносеологическое кредо Спинозы: «Non ridere, non lugere, neque detestari – sed intelligere (пер. с лат.: «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать») уступает реальному положению дел, которое, аналогичным образом, можно было сформулировать как: «Intelligere, ridens, lugens et detestans» (пер. с лат.: «Понимать – смеясь, плача, проклиная»).
Далее, следующие слова Юма хорошо иллюстрируют наше знание о причинах выражений установки: «The very feel constitutes our praise or admiration. We go no further; nor do we enquire into the cause of the satisfaction»[21] (пер. с англ.: «В нашем чувстве и заключается наша похвала или восхищение. Дальше мы не идем и о причине не спрашиваем»). Вместо ответа, раскрывающего причину того, почему нам что-то нравится или нет, мы можем только указать на различные обстоятельства, сопровождающие предмет установки. Объяснение, которое будет иметь причинный характер по отношению к установке, является определением post hoc. Иносказательно, мы достигли дна объяснения, констатировав, что что-то нравится или не нравится, и можем только иллюстрировать,
