Его верный «нукер» и спитчайтер (брошенный, однако, по дороге в эмиграцию) Константин Соколов потом из Болгарии напишет друзьям в Сербию:
«… У меня хранится вырезка из «Matin» с фотографическим снимком встречи Деникина в Лондоне. На вокзале, среди небольшой группы русских, стоит наш бывший диктатор. Он в непромокаемом плаще и дорожном кепи…».
В связи с поспешной эмиграцией и убийством Романовского отношение армии к Антону Ивановичу изменилось, и не почувствовать этого он не мог. Как, впрочем, не мог не понимать, что, как и Романовский, рано или поздно сам станет объектом покушения. Больше всего боится не за себя, а за семью, понимая, что с его гибелью жена и дочь могут просто не выжить. В отличие от членов царствующего дома или вельмож, как князь Феликс Юсупов (убийца Распутина), никаких сбережений у него не было. Понимая это, Деникин слегка запаниковал – семья для него была главной ценностью, поэтому все его последующие метания по Европе (Англия, Бельгия, Венгрия, снова Бельгия и, наконец, Франция), носили некий охранительный маневр и больше напоминали «заметание следов», чем способ утвердить себя как лидера военной эмиграции. Как раз наоборот, он явно дистанцировался от прошлого, а от текущей политики тем более и внешне, и внутренне подчеркивая немощную старость, хотя ему всего пятьдесят, а жена вообще на двадцать лет моложе. Он сильно располнел (всегда был несколько округл), носил мешковатые одежды, голый череп сверкал в обрамлении седых волос. Некогда щегольская мушкетерская бородка совсем побелела, да и общался со всеми по-стариковски учтиво, без признания всякой военной «стали» в голосе. Привратницы музейных библиотек принимали его за чудаковатого профессора словесности. Скажи им, что этот человек большую часть жизни кроваво воевал, умерли бы от неожиданности и страха.
Как ни странно, но если в эмиграции Деникин с теплотой что-то и вспоминал, то это был именно Екатеринодар. 20 февраля 1919 года, в самый разгар сыпнотифозной эпидемии, у него здесь родилась дочь. Огибая глубокие сугробы, маленький попискивающий комочек, погруженный в розовое атласно-стеганое одеяло, принесли в особняк на Соборной, бережно прижимая к груди. Когда развернули, грозный генерал (видите, даже близкое окружение называло его диктатором), двигавший огромные вооруженные массы, от умильного чувственного наката расплакался. Девочку назвали Мариной. Говорят, в честь поэтессы Марины Цветаевой, в творчество которой была влюблена ее сверстница, жена Деникина – Ксения Васильевна Чиж, Ася, как любовно называл ее всю жизнь Антон Иванович. В юности она зачитывалась «Волшебным фонарем», всхлипывая от счастья в пахнущую свежестью девичью подушку, совсем не предполагая, что придет время и очаровательная Ксюша Чиж, ставшая эффектной мадам Деникиной, будет гулять возле Лувра с той самой несравненной Мариной Цветаевой и ее мужем Сергеем Эфроном, бывшим гвардейским офицером, элегантным, ироничным, с непременной инкрустированной серебром тростью в оперчаточной тонкой замшей руке. Слушая щебетание двух восторженных дам, Эфрон загадочно усмехался, да и было от чего. Сергей уже давно жил в Париже на деньги ГПУ, но об этом даже жена узнает слишком поздно. Могла ли Ксения Деникина думать, что эти освежающие голову и душу прогулки спасут ее семью, а вот сердечную подругу и великую поэтессу погубят – и где? В глухой Елабуге, откуда Париж будет выглядеть как мираж в пустыне…
