Михаил перевел глаза на полотно и сменил тему разговора:
– Тебе не кажется, что картина заняла свое место в твоей квартире?
– Я еще не определилась с этим. Мне надо присмотреться, чтобы понять, выиграла прихожая с нею или проиграла. – От двери Лилия охватила оценивающим взором всю прихожую вместе с картиной и Михаилом, стоявшим сбоку от холста.
– Присмотреться? – Он как будто ослышался. – Это видно с первого взгляда. Выиграла не только прихожая, но вся квартира. С полотнами Хаюрдо никогда не бывает проигрыша. – Приблизился к Лилии. – А ты знаешь, откуда вообще появился Хаюрдо?
Ее передернуло от этого вопроса, и она холодно парировала, как будто ударила наотмашь:
– Я вообще не верю, что такой человек существовал, тем более художник!
Словно не увидев и не услышав ее реакции, Михаил неспешно, но настойчиво продолжил:
– Он бывший крепостной человек князя Алексея Михайловича Черкасского, который в то время был канцлером Российской империи. Императрица Елизавета Петровна, взойдя на престол, оставила его в этой должности, потому что ценила за некогда верную службу своему отцу Петру Алексеевичу в бытность того императором. Иногда наведывалась в дом князя. И однажды обратила внимание на портреты домочадцев, висевшие на стенах в доме. Ей показалось, что ее портреты во дворце так хорошо не передают состояния ее души, как эти показывают дух Черкасского и его семейства.
– Какому гофмалеру ты держал позу? – поинтересовалась у канцлера.
– Государыня, я вовсе не держал позу, у меня нет времени для того. Человек рисовал меня по памяти, – подобострастно выдавался вперед своим крупным животом Черкасский.
– Какой человек? – Императрица вперила взор в князя.
– Да так, никчемный человечишка. Мой дворовый крепостной, государыня-матушка, – поспешил с ответом Черкасский.
– Как? – Лицо императрицы вытянулось. – Покажи мне его.
Крепостного поставили перед нею. Она долго смотрела на него. Ее удивляло, что тот не падал перед нею на колени и даже не опускал глаза, а будто всю ее поедал взглядом.
– Поглядел? – спросила. – А вот теперь нарисуй мой портрет в полный рост. Через две недели я вернусь посмотреть.
– Зачем же через две недели, государыня? – вставил реплику канцлер. – Возвращайся завтра.
– Завтра? – неподдельно изумилась она и недоверчиво бросила взгляд на Черкасского. – Не рано ли, Алексей Михайлович?
– В самый раз, государыня-матушка. В самый раз, – наклонил голову тот.
– А что молчит твой человек? У него язык есть?
– Язык имеется, государыня-матушка. Только он держит его за зубами. Перед тобой не смеет раскрыть рот.
– Так прикажи ему.
Князь взыскательно нахмурил брови на крепостного:
– Ответь государыне-матушке: сможешь ли нарисовать ее портрет в полный рост к завтрашнему дню?
– Смогу, государыня, – ответил тот и поклонился в пояс.
– К завтрашнему дню! – требовательно уточнила императрица, явно не веря в такую возможность.
– Смогу, государыня, – твердо повторил человек.
– Ну смотри же, не обмани свою государыню! – погрозила пальцем Елизавета Петровна.
– Не обману, государыня, – пообещал крепостной и снова поклонился в пояс.
– Не обманет, государыня, – успокоил канцлер. – Шкуру спущу, если обманет!
– А мне тогда с кого спускать шкуру, Алексей Михайлович? Ты за него поручился. – Елизавета Петровна глянула с укоризной. – Остынь, канцлер. Пусть рисует спокойно.
Мурашки пробежали по спине Черкасского, он сжал губы и задержал дыхание.
