– Потому что чертовы ниггеры и азиаты вымрут позже приличных людей! Только не говори, что я расист!
– Нет-нет, что вы, такое мне и в голову придти не может…
– Белая раса сделала больше всех для этой долбаной планеты, а вымрет первой из-за своего сибаритства и чистоплюйства. Это что, нормально по-твоему?
– Нет, нет.
– Это ты – расист, – Виктор ткнул пальцем в согбенного Тутмеса. – Все вы, цветные, ждете, пока мы окочуримся, лелеете надежду поплясать на наших косточках, получить в наследство то, что мы создали сотнями лет труда. Только ничего у вас не выйдет. Знаешь почему? Потому что ниггеры и китаёзы тоже вымрут, только, может быть, лет на пятьдесят попозже. Пружина заведена, процесс запущен. Понял, да?
– Понял…
– Ладно… – Виктор махнул рукой, остывая как чайник, выпустивший пар. – Довольно болтать. Начнем работу. Сегодня я введу Лине присадку генотолерантности. Присадку высшего качества – в пару тысяч раз дороже того дерьма, что торчит в твоих хромосомах. Присадку, изготовленную на материале Амеадоры красной со Станса. Три дня уйдет на адаптацию. И это будет нашим первым, малейшим шажком. Надеюсь, он не закончится пшиком. Шагать нам еще ох как долго…
Лина сидела в кресле и глядела на Тутмеса. Тень уходящей боли замутняла ее взгляд, тянула вниз уголки губ. Лина гладила длинными пальцами кожу подлокотников, пытаясь убедиться в их реальности.
– Почему я здесь? – шепнула она тихо, едва слышно. – Я вернулась на Землю. Я гуляла по парку, летала в небе, плавала в океане. Пила вино с друзьями. Легкое белое вино… Выкинула из головы мысли о Викторе и его мертвом Слоне. Почему я снова здесь?
– Вы все время были здесь, госпожа, – сказал Тутмес. – Все три дня. Это был сон, юная госпожа. Сон, не более того.
– Сны не бывают такими… настоящими.
– Бывают. Искусственный сон. Он сродни наркотическим грезам, он ярче, чем сама жизнь.
– Значит, Вик все-таки вкатил мне какую-то присадку?
– Да, госпожа.
– Я убью его, – голос девушки стал г ромче, обрел яростный оттенок. – Убью!
– Вы когда-нибудь убивали, госпожа?
– Нет…
– Тогда не убьете и сейчас. Это страшный грех – убивать. Он оставляет огромные дыры в душе, их не залатать ничем.
– А ты убивал?
– Да, госпожа. – Лицо Тутмеса исказилось, постарело вдруг на десяток лет. – Не будем об этом…
– Что будет дальше?
– Дальше? – Тутмес покачал головой. – Никто не знает, что будет дальше. Многие думают, что знают свое будущее, но это лишь обман. Иллюзии людей – сильных и слабых.
– А ты какой – сильный или слабый?
– Я слаб, госпожа. Я ничтожен. И хозяин слаб, как бы высоко не ставил себя. А вот вы, госпожа, можете стать сильной. Очень сильной. Если выживете.
– Ты говорил, что у меня нет шансов.
– Есть. Теперь, может быть, есть. Вы сильнее, чем мне показалось сначала.
– И что же мне делать?
– Ничего. Закройте глаза и слушайте шум леса. Рокот ветвей в вышине, песни лягушек, разговоры птиц, крики обезьян, шорох листвы под ногами… Песня леса скажет вам о многом.
– Здесь нет леса. Нет ничего, кроме уродливого камня.
– Закройте глаза, госпожа.
Веки Лины медленно опустились, голова откинулась на спинку кресла.
– Вы слышите, госпожа?
– Да… Откуда это, Тутмес?
– Это лес, госпожа. Лес, из которого мы вышли. Лес всегда в нас. Он живет там, внутри.
– Что мне делать, Тутмес?
– Слушайте лес, госпожа. Может быть, он спасет вас.
* * *
– Поговорил с ней, Тутмес? – спросил Виктор.
