Для своего возраста она невысокая, а короткое голубое платьице в горошек и вовсе придает ей хрупкий вид. Милый, беззащитный ангелок.
Она снова поднимает на меня взгляд.
– Вы из социальной службы?
– Нет, я учительница музыки. Учу красиво петь и танцевать детей твоего возраста.
– Люблю танцевать, – признается Катя и замирает на пороге, глядя на Роберта. Это сложно объяснить, но я ощущаю ее тревогу. Меня и саму охватывает это чувство. Тревога за эту девчушку с милой ямочкой на подбородке, за ее будущее и… за свое.
Теперь, когда я опять увидела Роберта, ко мне вернулись воспоминания, те самые, которые я долго и методично выкорчевывала из своей памяти. Они вернулись и причиняют боль. Мне придется снова бороться, придется заново от них избавляться, вновь собирать себя по кусочкам.
«Знала бы – не пришла».
– Я вспомнила. Вы же Аня! – внезапно выдает Катюша и стреляет в меня проницательным взглядом. – Мама показывала мне фотографии.
Я слегка улыбаюсь, пытаясь скрыть за улыбкой растерянность.
– Да. Мы с ней долго дружили.
– А потом поссорились?
– А потом у каждого появились свои дела, – я стараюсь обойти острую тему. – Стало некогда видеться.
– Понятно… – Катюша замолкает. Но только на мгновение. Потом снова пристает с вопросом: – А Роберт вам кто?
Девчушка переводит неприязненный взгляд на отца, от которого даже не пытается скрыть свою враждебность. Я тоже смотрю на него. Зря…
Легкие сдавливает, становится нечем дышать. К глазам предательски подступают слезы. В ушах звучат слова: «Клянусь… любить только того, чьей кровью сегодня соединилась…»
Кто он для меня?
Все.
Он для меня – все…
***
Я сижу, подперев щеку рукой и внимательно наблюдаю за тем, с каким аппетитом Катюша уплетает омлет. Она уже не сторонится меня и охотно поддерживает беседу. Наверное, тот факт, что я была знакома с ее мамой, играет в мою пользу.
Катюша позволяет себе немного расслабиться. Хоть и видно, что держится из последних сил, чтобы опять не разрыдаться. Глаза, полные грусти, блестят от слез.
Она дожевывает последний кусок, и Роберт ставит перед ней чашку с дымящимся чаем и кусок пирога. Девочка напрягается. Я улыбаюсь и пододвигаю к ней блюдце поближе.
– Ешь. Вкусно же.
Она неуверенно размешивает ложечкой чай, но потом все же решается и делает глоток.
– Спасибо, что пришла, – на кухне появляется Антонина Валерьевна, мать Виты.
Я помню ее молодой, цветущей женщиной с теплой улыбкой, отражающейся в глазах. А теперь вижу перед собой ссутуленную худую женщину с пучком седых волос на макушке и потухшим взглядом. Черный платок на голове и такого же цвета платье делает ее еще бледнее, сильнее подчеркивает худобу.
Если бы ни внучка, маленький спасительный огонек, озорная девчонка с глазами цвета тумана, женщина уже обезумела бы от горя. Она так любила Виту, просто души в ней не чаяла…
Мне хочется поговорить с ней, хоть как-то успокоить, но эти несчастные глаза, эта тихая скорбь в каждом движении… Они воздвигают какой-то невидимый барьер, дают молчаливую команду «стоп» при любой попытке сломать преграду. Нельзя. Не надо. Еще слишком больно. Пока не время.
Я не нахожу, что ответить. Просто киваю. Женщина опускается на соседний стул и с любовью смотрит на внучку. А я вдруг слышу над самым ухом:
– Можно тебя на минутку?
Голос Роберта вызывает мурашки на коже. Встаю на автомате, подхожу к нему, уверенная, что смогу совладать с эмоциями. Главное, не смотреть в глаза, а то не выдержу!
