Такое же бывает, что один и на всю жизнь?
Может, странно думать об этом в восемнадцать лет, но я думаю. Думаю, и раздражаюсь от собственных назойливых мыслей.
– Я на минуту, – подцепив сумку, иду в сторону указателя WC. Один парень из шумной компании что-то кричит мне вслед, но я не реагирую.
Бесят все. И всё. "Оторвалась", называется. Лучше бы дома осталась.
Коридор узкий как кишка и длинный, и освещают его лишь мерцающие звезды, встроенные в гладкий, как слой льда, пол. Прохожу мимо задымленной курилки и мужского туалета, поворачиваю к женскому. Пять кабинок и все пусты, а хотя… дверь одной приоткрыта. Я вижу мужские ботинки и женские, обтянутые черными чулками, колени. Судя по приглушенным звукам нетрудно догадаться, чем именно они там занимаются.
Это та самая пара. Точно они. Лиц обоих я не видела, но уверена на сто процентов.
Жесть. Могли бы хоть закрыться. Или страсть настолько захлестнула?
Подхожу к раковине, включаю воду, бросаю случайный взгляд в зеркало… и вздрагиваю, потому что со всего маху, словно легковушка на краш-тесте, врезаюсь в взгляд Матвея.
Он стоит прислонившись спиной к стене кабинки и смотрит на меня через намеренно или нет приоткрытую дверь.
Это он! Варшавский!
Брюки вместе с трусами спущены до колен, обнажая крепкие накаченные бедра. Правая рука сжимает волосы на макушке девушки. Он направляет ее, вбивая в себя жестко, может, даже жестоко. А смотрит при этом только на меня.
Я и так молчала, но чувствую, что лишилась дара речи. Спроси у меня что-то сейчас – не смогу проронить и звука. Вода льется из крана, почти бесшумно стекая по алому кафелю раковины, я смотрю в его глаза через зеркало, не в силах отвести взгляд.
По логике вещей, я должна ненавидеть его в эту минуту. Презирать, проклинать. Должна плюнуть в его наглую рожу за то, что он сделал. Никто еще меня так не унижал. Никогда.
Я должна испытывать это все, но этого нет. Лишь огромная, глубокая, всепоглощающая ревность. Обида. Боль.
Да, мне так неожиданно больно видеть, как рот какой-то шлюхи огуливает его член. Я и помыслить не могла, что способна на такие эмоции по отношению к этому человеку. Особенно после того, что он сделал.
Дома мне было по-всякому – грустно, тяжело, обидно, непонятно. Это были растрепанные эфемерные эмоции, без конкретного акцента. Но сейчас, видя это все собственными глазами, чувствую, как они наливаются солеными слезами. Бесконтрольно, совершенно неуправляемо.
Видимо, считав мои эмоции, Варшавский криво ухмыляется по-прежнему глядя на меня и, судя по захлебывающимся звукам возмущения снизу, в прямом смысле лишает своей животной грубостью девицу живительного кислорода. А потом он, стиснув зубы закрывает глаза, растворяясь в спазмах накатившего удовольствия.
Не помню, как добираюсь до стойки, не помню как цепляю свою куртку с высокого барного стула.
– Эй, ты куда? Лер! – возмущается Лика. – Что случилось?
– Я домой.
– Как? Уже?
– Да, уже.
Из-за угла выворачивает Матвей. Руки в карманах брюк, на лице печать безмятежности. Словно действительно ходил отлить, а не отыметь свою подружку в рот.
Ее, кстати, рядом с ним нет.
– Да подожди ты! – тормозит меня Лика цеплясь на руку, лишая драгоценных секунд уйти не встречаясь с ним больше взглядами. – Что произошло у тебя там?
– Ничего. Ничего не произошло. Я просто хочу уйти.
Но поздно – он уже стоит рядом. Я ощущаю знакомый аромат одеколона, чувствую его энергетику рядом с собой.
