Он отложил толстую тетрадь в желтой кожаной обложке, достал сигарету из пачки. Потом закурил и выключил бра. Через несколько минут, когда глаза привыкли к темноте, Гриша стал различать в небе знакомые огоньки. Он давно любил их, знал все созвездия и множество звезд по именам. Для историка по образованию, работающего в областной газете редактором, астрономия была как хобби, как отдушина от рутинной, порой жестокой повседневности. Прочитав однажды в детстве книгу Перельмана «Занимательная астрономия», Гриша заболел звездным небом навсегда. И, надо сказать, эта любовь оказалась взаимной. Каким образом? Все очень просто: Гриша писал стихи, а небо диктовало ему темы и образы. Так он говорил всем, кто спрашивал, так он объяснял Рите.
А надо мною пел последний дрозд,
а надо мной сияло восемь звезд,
и я стоял среди полночной выси,
и мир вокруг – до удивленья прост.
А надо мной – бряцанье чьих-то ножен.
Предел всему не мною был положен.
И вот стою среди полночной выси,
и мир вокруг – до исступленья сложен.
Отчаявшись рискнуть не напоказ,
я ухожу от губ твоих и глаз.
И вот стою среди полночной выси
и жду рассвета – как в последний раз…
– Как тебе удается писать такие стихи? – спросила однажды Рита вкрадчиво.
– Не знаю, – ответил он и понял по ее взгляду, что она не удовлетворилась ответом.
– Я не понимаю, как происходит творчество, – сказала она и была искренна.
– Творческий процесс непредсказуем, он не поддается описанию, поскольку находится за гранью общепринятых схем, за гранью логики. Я не могу его объяснить. Как не могу объяснить любовь… И никто еще никогда не смог…
23 марта 1887 г., 9 часов 30 минут
Остров, у подветренной стороны которого мы встали на якорь, оказался довольно приличных размеров. Он имел форму, схожую с половиной луны, в длину занимая метров девятьсот, а в ширину – примерно вдвое меньше. Высота его над поверхностью океана не превышала двадцати метров, причем самая высокая точка представляла собой вершину холма, расположенного как раз посередине этого, по сути, клочка суши.
Растительности на острове было немного, в основном какой-то кустарник в пояс высотой, трава двух или трех видов да отдельно стоящие или собравшиеся небольшими группами пальмы. По склону холма змеился тонкий, стремительный ручей. Его хорошо было видно с корабля невооруженным глазом. Это обстоятельство обрадовало нас: можно было пополнить запасы пресной воды.
Как только рассвело, Макаров вышел на капитанский мостик и приложил к глазу подзорную трубу. Несколько минут он пристально изучал берег, до которого было не более двух кабельтовых. Всматривался и даже будто внюхивался в него. Потом подозвал к себе штурмана Розанова.
– А что, господин подпоручик, вы координаты точно дали? – спросил Степан Осипович своим негромким, бархатистым голосом.
Я стоял тут же и по интонации Макарова догадался, что ему что-то в сложившейся ситуации не нравится.
Штурман – невысокий, худощавый офицер с большой головой и бегающими глазами – замешкался с ответом, потом сказал, как бы извиняясь:
– Я и сам, господин капитан первого ранга, на это обратил внимание. По карте этот остров на несколько минут на норд и на вест должен быть.
– К тому же населен, – добавил Макаров задумчиво. – А здесь я что-то признаков жизни не наблюдаю…
– Может, поселок какой-нибудь с противоположной стороны находится? – предположил Вирениус. – Мы ночью подходили, не видно было.
