Каждый из учеников имел свою маленькую овальную комнату, к которой вел узкий и порой довольно длинный проход от общего коридора. Сеть этих проходов опутывала весь огромный кристалл Дома подобно сосудам в травяном стебле. Считалось удачей попасть в келью, с которой соседствовали еще несколько таких же комнат – в такой «грозди» ученики могли веселее проводить время в совместных беседах или даже устраивать вечеринки. Но были и такие кельи, к которым ученику приходилось чуть ли не ползти по извилистому лазу – а в его конце была одинокая каплевидная полость в кристаллической толще.
Именно такое помещение и досталось Родаку. Однако, он был этим вполне доволен, потому что шумные компании и даже само присутствие товарищей были ему противны. Последние несколько лет он больше всего любил возможность побыть наедине с собой.
Родак, пригнувшись, прошел через круглое отверстие входа в свою келью и окинул взглядом ее скромное убранство. Тусклый голубоватый огонек, висящий в воздухе под потолком, освещал комнату, а на полу помимо расстеленной ткани, на которой Родак спал, были только несколько книг и невзрачный серый сундук – весь его нехитрый скарб. В стене напротив входа отразилась худая фигура Родака, нелепо искаженная кристаллом.
– Уродец… – пробормотал Родак, смотря на это отражение. – Уродец, говоришь? Пусть так… По мне это лучше, чем красиво выглядеть, а в сердце – гнить.
Он устало опустился на покрывало ложа, поджав под себя ноги, и поднял взгляд на светящийся огонек. Голубоватый цвет светильника вызывал в памяти больших ленивых светлячков, что, бывало, кружились над озерными заводями, что стояли возле дома Родака. Он часто сидел ночами на берегу и смотрел, как они бездумно гонялись друг за другом в тишине. Тогда все было так спокойно и счастливо…
– Бог Ветра, Богиня Воды, великие Творители… – прошептал Родак, полузакрыв глаза. – Зачем вы допустили, чтобы все это случилось? За что оставили меня одного на земле?…
В голове и перед глазами снова стали прокручиваться те события, которые вот уже три года заставляли его сердце мучительно колотиться. Бешено скачущие кони, лай гончих, жестокие, злобные ухмылки, крики… отблеск на золоченых доспехах и на перстне с бриллиантовой короной… и такой знакомый, но измененный отчаянием женский голос, молящий о пощаде.
Родак сжал кулаки так сильно, что захрустели костяшки пальцев.
– Я найду его. Найду способ добраться до этого ублюдка. Верьте мне, мама, отец, сестренка! Я сведу счеты.
Ему очень хотелось верить в это. Верить в свои силы, в неизбежность пути, в то, что справедливость существует. Но как только Родак переставал шептать свои обеты, ему казалось, что в тишине снова звучат предсмертные крики его родных – а к ним почему-то добавляются насмешливые возгласы одногруппников.
Не меняя позы, он сам не заметил, как впал в тягостное оцепенение, которое даже нельзя было назвать сном. Назойливые шелестящие мысли постепенно слились в мозгу в один долгий звук. Огонек келейного светоча стал казаться далеким лунным диском, с которого смотрело чье-то удивленное лицо…
Так, в полусне– полубреду прошло не меньше трех часов. Во всяком случае, когда ясное сознание вернулось к Родаку, он почувствовал явный голод и ноющую боль в затекших ногах. К реальности его вернул какой-то звук, необычный для ночной тишины отдаленной кельи. Это был осторожный шорох чьих-то шагов в узком проходе.
