На посоле рыбы и на конвейере работали в основном немногочисленное местное население и «вербота», как здесь называли сезонников, приехавших в надежде на длинный рубль, или сосланные из мегаполисов Советского времени тунеядцы, пьяницы и проститутки. Это были те, кому было предложено исчезнуть с поля зрения органов, в течение двадцати четырёх часов.
Нас шабашников, согласно договору, тоже привлекали к работе на рыбе, но только в качестве грубой рабочей силы, то есть катать, таскать, штабелевать бочки с селёдкой, пока кран – наша беда и выручка стоит на пирсе, широко расставив ноги и печально опустив голову, как жираф у ручья, в котором нет воды, только у нашего крана от обильной смазки заклинило шею и нам предстоят «танталовы муки» по прибытии плавбазы с рыбой. Бочек тысячи, в глазах уже рябит от их мелькания перед глазами, колени дрожат, спина уже не гнётся, а пот разъедает глаза, ведь каждую бочку по трапам, по покатам нужно выкатить из трюма плашкоута на пирс, где уже другие чуваки-бедолаги подхватят их и закинут в кузов «Газона», чтоб отвести в засольный цех.
В засольном цехе, брезентовых чанах, распятых на деревянных стойках, и произойдёт согласно технологии посол этой нежной, вкусной, но такой тяжёлой селёдочки. Её слоями переложат морским льдом, заготовленным ещё зимой, потом зальют тузлуком определённой плотности, потом время от времени будут продувать свежим морским воздухом, а когда она дойдёт до кондиции, отправят на конвейер, где рыбообработчицы отсортируют и уложат в бочки плотными рядами. После конвейера бондари на бочки поставят крышки, набьют потуже обручи и через пробочное отверстие опять зальют тузлуком, но уже свежим и другой плотности. И последняя стадия процесса – это когда бочки, не закрывая маленьких пробок, автокар увезёт в громадный капитальный холодильник для дозревания и окончательной доводки до кондиции. И только такая селёдка может считаться селёдкой, приготовленная на месте лова, а не оренбургских степях или татарском Альметьевске.
Я, кажется, повторяюсь, описывая процесс посола селёдки, но это лишь для того, чтобы люди знали и смотрели, что они покупают, иначе не ждите от этого нежного деликатесного продукта мало-мальского качества и вкуса.
На острове проживали и не менее интересные колоритные люди, помимо бабы Даши, например, Иван Филипыч. Если увидишь свору здоровенных ездовых псов, порядка двадцати хвостов, а среди их спин мелькает грязная кожаная шапка с одним ухом вверх, как семафор, когда проезд открыт, значит – это и есть свинячий и собачий «король» острова со своей свитой собственной персоной. Возможно, «они» изволят посетить «Торговый центр» или просто пообщаться с островитянами, с народом. Если в это время идёт путина и уже прибыли вербованные женщины, то у «короля» свиноты возникает живейший интерес к слабому полу и происходит небольшой набор в гарем дам, не желающих работать ничем, кроме «органа», данного им природой и богом. Не важно, что это безногий старик, пропахший псиной и свинячим дерьмом, важно, что он будет худо-бедно их кормить, поить, а если повезет, то иногда и «любить».
В избенке, стоявшей на отшибе, всегда было навоза по колено. Под деревянным топчаном возились щенята, поросята, тоже щенячьего возраста. Если это было зимой, то там же, в тепле довольно похрюкивала и мама, которую сосали и те, и другие, и все были сыты и абсолютно счастливы. Я немного забежал вперед и забыл сказать, что Филипыч, помимо собачьей своры, держал свиней. Впрочем, слово держал, думаю, неправильное, потому что свинота, как кошки, жила сама по себе. Они просто были! Были, как были бы, скажем, олени, косули или козлы, они были составляющей частью фауны.
