– Здесь все несложно… Подвал и чердак закрыты на ключ, там только старый хлам, оставшийся от прежних жильцов, переехавших на Кенсингтон-Хай-Стрит. Холл вы видели. Парадное крыльцо, напротив – выход на террасу. Слева бильярдная, справа кухня, там же небольшая столовая, где мы обедали семьей. Лестница из холла на второй этаж – там коридор по всей длине этажа. Есть еще одна лестница – пожарная, она находится сразу за бильярдной, ведет в тот же коридор. Мы называем эту лестницу северной. Наверху все просто – небольшая гостиная, две гостевые спальни, они сейчас тоже заперты. В северном крыле – две смежные комнаты Анны, кабинет Алекса. В южном – наша с ним спальня… Мне нечего скрывать, можете посмотреть…
– Что скажете о людях, которые находятся в доме?
– Знаете, Мартин, я не люблю говорить за глаза или за спинами… Эти люди наши друзья – какие бы они ни были…
– И все же напрягитесь. Мне не нужны их лучшие качества – каковыми они, безусловно, изобилуют. Скрытые и явные пороки, грешки, недостатки, слабые стороны. Неестественное поведение в последнее время…
– Господи, на что вы меня толкаете… – она покосилась через плечо на закрытые двери в холл. – Ладно, надеюсь, уже ничем не удивлю Бога… Надо говорить про мою дочь и про горничную?
– А есть что рассказать? Повторяю, их лучшие качества рассмотрим не сегодня.
– У всех людей есть темные стороны, иначе это не люди, какие-то ангелы, спустившиеся с небес… Анне свойствен подростковый максимализм. Она хорошая добрая девочка, но временами ведет себя как гадкая вредина. Никого не слушает, вспыльчивая, может нехорошим словом пройтись – за что потом умирает от стыда. Считает, что мы ничего не понимаем в жизни… Да и Моника на нее не очень благотворно влияет – эта девочка тоже со странностями и закидонами…
– Мальчики?
– Анна дружила с мальчиком из параллельного класса, – отмахнулась Эмма. – Ничего серьезного – да и кто бы ей позволил в такие годы? В последние две недели была какая-то взвинченная – хотя, возможно, я утрирую. Отцу нахамила, когда вернулась поздно и не выучила уроки. Я собиралась составить с ней беседу, но разве это возможно? «Мама, не сейчас! Мама, я страшно занята! Мама, у меня голова болит, и я кино смотрю!»
– Ее что-то тревожило?
– Нет, не думаю… – Эмма помедлила. – Обеспокоенной она не выглядела, как обычно – ходила в школу, в какие-то кружки, однажды ее даже вытащили в Гайд-парк на женские протесты против Трампа. Увы, мы никогда не ограничивали ее перемещения. Вернулась с митинга одуревшая, сказала, что больше не пойдет. Смеялась: мол, считала, что женщины могут так орать лишь в процессе изнасилования. Временами она казалась какой-то мечтательной, потом ее все начинало дико раздражать…
«Пожалуй, это все, что нужно знать о детском отношении к миру», – подумал Андрей.
– А что не так с Моникой?
– В русском языке есть хорошие слова, – Эмма посмотрела через плечо, понизила голос, – «оторва», «выдерга», «бузотерка»… В английском таких оттенков, разумеется, нет. Мне кажется, родители не очень прилежно относятся к воспитанию дочери. Она ходит на какие-то сомнительные мероприятия, водится с мальчиками, которые старше ее, вроде бы курила, даже пила пиво в не самой подходящей компании… Учится неважно, хотя с ее способностями могла бы лучше. Мне кажется, она сильно влияет на Анну. Но внешне приветлива, вежлива, хотя я однажды слышала, когда они сидели в комнате Анны, – Моника так грубо ругала кого-то из учителей, что уши в трубочку сворачивались… Но она была подчеркнуто вежлива с Алексом. Мне кажется, он даже смущался в ее присутствии, непонятно с чего…
