Ирину угнетали мысли: что это было – зачерствевшее многолетнее желание близости, или всё-таки минутная слабость, вызревшая на дрожжах излишне выпитого алкоголя? Кто он, этот Максим Гущин, – случайный пассажир, на неизвестном полустанке забежавший в вагон её размеренной, как стук колёс, жизни, или новый хозяин уставшего от одиночества сердца? Ирина перебирала в сознании всевозможные варианты развития этих внезапно вспыхнувших отношений, но ни один из них не вписывался в логику её насущной реальности. Посмотрев в глаза Максима, Ирина, похоже, увидела то же самое внутреннее смятение, которое одолевало и её.
– Доброе утро, Максим! Мне кажется, мы попали в цугцванг. Так ведь называется эта позиция в шахматах, – размеренно, словно читая урок, произнесла Ирина.
– Что-то было не так? – смущённо спросил Максим.
– Ты имеешь в виду нашу молниеносную связь? – заметила эту неловкость Ирина. – Нет, в этом плане тебе не о чем беспокоиться. Всё было великолепно. И меня это нисколько не беспокоит, скорее, наоборот, радует. Я о другом. О том, что нам и быть вместе нельзя, но и порознь будет плохо. Что нам прятаться бессмысленно, но и быть у всех на виду глупо и в некотором смысле небезопасно. Людская молва – она ведь как зарождающаяся стихия, превращающая, казалось бы, внешне невинную коллективную энергию в шторм и ураган. Какой бы шаг мы не предприняли, он всё равно будет неудачным, плохим для обоих.
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Опыт подсказывает. Кто-то из нас явно сошёл с ума. Либо юный кавалер, падший до отношений с женщиной возраста его матери, либо старая дама, нагло и остервенело совратившая кавалера…
– Почему же совратила, я первый начал. А моя мать, между прочим, старше тебя на пять лет, – недовольно проворчал Максим.
– Пять лет…Много это или мало? Через пять лет я буду такой, как твоя мама, неинтересной, постаревшей, немного поглупевшей и постоянно ворчащей из-за бытовых проблем, которые, как правило, в семье разрешает женщина. А ты останешься примерно таким же, тридцатитрёхлетним Ильёй Муромцем возраста Иисуса Христа, то есть одновременно и сильным и умным, ещё и мечтающим о своих детях, которых я в силу вполне объяснимых причин дать тебе не смогу…
– Ира, ты знаешь, я совершенно не думаю о детях. И никогда о них не думал. Не восприми меня как назойливого нарцисса, но это так. Иногда мне кажется, что…
– …что ты искал меня всю жизнь? – лёгким вздохом перебила Максима Ирина.
– Почти угадала…
– Да, так бывает. Просто в нашей жизни либо я родилась слишком рано, либо ты слишком поздно, чтобы, не обращая внимания на злоязычных коллег и соседей, ревнивых родственников и друзей, на разность физиологий и, в конце концов, на вечно вмешивающийся в отношения бытовой вопрос, мы могли быть вместе, любить друга, строить планы и верить в нескончаемое счастье.
– Это ты так решила? – обиженно спросил Максим.
– Что ты? Я ничего не решала, эта слишком сложная математическая задача для моего гуманитарного ума. Возьмём в нашем уравнении хотя бы такой условно неизвестный компонент, как твоя работа в Москве. Что делать второму компоненту?
– Так данное уравнение может быть и с двумя переменными. Разве человек привязан к одному месту, его можно переменить. И мне, и тебе.
– А если второй компонент не готов к таким радикальным шагам, как переезд в незнакомую суровую Москву, где никто совершенно не ждёт сорокасемилетнего хореографа с провинциальным дипломом. Да и некуда там ехать. Съёмная квартира? Ипотека? Работа на рынке у китайца? Моя жизнь более-менее определённая: дом, работа, раз в неделю встреча с сыном, скоро внучка появится, стану бабушкой. Не мечтал ли ты всю жизнь, Максим, встретить не юную принцессу из королевского дворца, а простую таганрогскую бабулю? – Ирина обнажила свои ямочки на щеках и аппетитно захихикала.
