– Есть товарищ старший лейтенант.
– Смотри, не опоздай, а то без тебя войну закончим.
Борис готов был расцеловать ротного от избытка чувств. Тот умел ценить людей и заботился о них. Но судьба отпустит ему недолгий срок, дожить до конца войны она ему не даст.
Они не торопились, почти не разговаривали, только тщательно изучали тела друг друга, может быть для того, чтобы сохранить их навсегда в своей памяти. Мать, после вечернего, прощального ужина заторопилась, как всегда, к соседке до утра. Она понимала, что значит для молодых эта последняя ночь.
Борис уходил на войну, как уходили миллионы мужчин до него, и не всех хранила судьба. Он нравился матери, и она благодарила Бога, что её единственной недотроге-дочери достался именно такой муж. Мать работала в военкомате, но у неё даже мысли не возникало, что ему можно будет избежать фронта, отсидеться в тылу, как это пытались сделать некоторые призывники, по рассказам её знакомых. Этот вариант даже никогда не обсуждался ими.
Последняя ночь вместе.
Аля лежала на спине, руки её то зарывались в его густые волосы, то гладили мускулистые плечи и спину, пока он целовал каждый сантиметр её прекрасного тела.
Потом переворачивала его на спину и начинала уже своё путешествие – от мягких, тёплых губ, и слегка колючих щёк. Зарывалась лицом в его чёрные, приятно щекочущие волосики на груди и животе.
Они были раскованы, они были свободны, они не стеснялись ни своих тел, ни своих чувств. Они расставались, возможно, навсегда. И хотя не говорили об этом, всегда помнили. Чёрные платки на головах женщин, ставшие привычной деталью одежды, не давали забыть это ни на минуту.
Хмурое, зимнее утро постучалось в окно. Бледный свет едва пробился сквозь заклеенные на зиму газетными полосками рамы, высветив разбросанную по комнате одежду, и забывшихся в предутреннем сне влюблённых. Они лежали, обнявшись. Утомлённые бессонной ночью, они даже в этом коротком забытьи не могли, не хотели расставаться друг с другом.
Стукнула входная дверь – пришла мать. Аля слегка открыла глаза, потянулась, и ещё крепче прижалась к Борису. Как не хочется отпускать его, как не хочется расставаться с тем, кто стал ей самым родным и желанным. Она приподнялась на локте, и коснулась губами его искусанных ночью губ. Борис пошевелился, но не проснулся. Тревожно заныло сердце. Пусть ещё пять минут поспит, Аля осторожно высвободилась из его рук и вышла в переднюю. Мать уже хлопотала на кухне. Аля обняла её и заплакала. Этого не случалось с ней давно, с самого детства.
– Не надо доченька, он не должен видеть тебя такой перед отъездом, – мать вытерла слёзы с лица дочери, – пусть у него останется в памяти твоё счастливое и спокойное лицо. – И легонько подтолкнула Алю: – Буди своего ненаглядного.
Они стояли посреди комнаты, смотрели друг на друга и молчали. Казалось, каждый впитывал в себя другого, вбивал в свой мозг, в своё тело, в свою память, чтобы остаться там навсегда. Аля не выдержала первой, рванулась к Борису, обхватила его руками, прижалась всем телом. Рыдание подступило к горлу. Она вспомнила наказ матери, но это было сильнее её. «Прости мама, я не могу».
Плечи её затряслись, и она забилась в его руках, как раненая птица. Он целовал её мокрое лицо, ловил губами слезинки, и говорил:
– Ну, Аленька, хорошая моя, успокойся, всё будет так, как мы хотим.
Аля согласно кивала головой, но поток слёз остановить не могла.
