Разбудили горластые петухи. Шелестя связками сушеных грибов и лука, Никанор одну за другой спустил ноги с печи и задохнулся в кашле.
– Ох-ха!.. кха!.. Черт!
Обувшись, вышел на крыльцо. Утро было мутное, бесцветное. Крепкий с ночи холодок свежил.
Завтракали молча. Никанор хлебал холодные, в кружках застывшего сала щи и хотел было сказать, что вчера взял из комода полтораста рублей, так как Василий был в Детчине и видел муку, – уж ложку отложил, – но, взглянув на Анну, сообразил: будет зла, несговорчива. Он встал из-за стола, заторопился ехать.
Намазал жидкой ваксой сапоги и, любуясь ими, напевая, с полчаса расхаживал по избе и в сенцах. Анна тайком вырядилась в старенькую дочернюю кофту, села к окну, уложила локти. Сегодня, в Николин день, полдеревни уйдет в гости. И Анне тоже хочется. Идти и идти бы, набив травой калоши, чтоб не хлопали, залитой солнцем дорогой в дальнее село, как в старину на богомолье… А потом – поплакать бы с родными…
Никанор, широко расставив ноги, у порога надевал ватник.
– Куда это ты собралась? А хозяйство на кого, корову сосед подоит?
– Нюшка к обеду обещалась. А я пойду…
А ну вас всех к черту! Никанор выбежал, хватил дверью. В сенцах приставил лестницу к стене, переваливаясь, полез «на потолок» за мешками.
* * *
Солнце по-утреннему косо светило вдоль всей улицы, ветер трепал молочные дымы из печных труб, расстилал по дороге.
Возле конюшни ходил Лотров. Никанор окликнул его. Тот живо обернулся, придержал сползавший с плеча накинутый пиджак. Когда поравнялись, строго оглядел невысокого и подбористого в движениях Никанора, не здороваясь, сказал:
– Дрыхнуть любишь, отец. Я тебе до света вчера приказывал. Запрягай зараз!
Никанор вошел в стойло, потрепал за холку потянувшегося к руке мерина. Оборотав, вывел из ворот. На свежем ветру вывернутые ноздри Сокола хватнули густо сдобренный запахами навоза и земли воздух. Он заржал, потянул кверху повод.
– Но-о, балуй, ты!..
И еще раз Никанор заглянул в конюшню: вывел немолодую, с резко выпиравшими мослаками кобылу, захватил упряжь. Напоив лошадей, вдвоем стали запрягать. Сокол громко шлепал мокрыми крепкими губами, припадал к траве.
– Кто еще поедет? – спросил Никанор.
– Заезжай за Климовской Веркой, – Лотров расстегнул ворот рубашки, обнажив серую полоску давно не мытой шеи, и засмеялся: – Вдвоем веселей и теплей будет. Точно?
Пепельно-синие тучи недвижно, стеной, стояли на западе. Солнце грело спину несильно, отбрасывая на дорогу впереди две длинные качкие тени. Воздух был росист, прохладен, с тонким душком тлена, как осенью.
Сытые лошади не просили поводьев, бойко шли по разъезженной, сырой, еще не пыльной лесной дороге. Никанор сидел, свесив через грядушку ноги, лениво переговаривался со спутницей – румяной, зеленоглазой, по самые брови закутанной в пуховый платок. Заговаривал он больше от скуки и нудных мыслей, чем из какого-либо интереса. Однако пустяковый разговор скоро надоел. «У этой забот никаких. А ты вот разберись: вот теперича сестра приезжает…» – хмуро рассуждал Никанор, обращаясь ко вдруг явившемуся в памяти Лотрову.
Усыпляюще мерно постукивал при неспешной езде валек, хрустел прелый лист под колесами. Когда въезжали в особенно широкую лужу и телега, накреняясь, волочилась ступицей по высокой колее, Никанор вскидывался, хватаясь за вожжи, беспричинно орал на лошадей…
