До Саймона доносился смех сыновей, кудахтанье кур, басовитое жужжание пчел со стороны улья. По спине и вискам тек пот, пока мужчина раз за разом опускал топор на чурбаки. Мышцы уже ныли от усталости.
Где-то в лесу дятел монотонно долбил кору. Собаки мирно дремали на солнце, не обращая внимания ни на шум фермы, ни на оленя, который ходил по самой кромке поля.
«Все кажется таким привычным, – подумал Саймон, – не считая того, что мир катится ко всем чертям».
Бывший солдат прекрасно понимал цену войны. Он отказался от той жизни, чтобы стать фермером, когда у его матери диагностировали рак. Она показала сыну, что женщины могут быть сильными, несмотря на слабость, продемонстрировала стойкость, любовь и жертвенность. И победила ужасную болезнь только для того, чтобы умереть от вируса.
Похоронив обоих родителей в течение недели, Саймон познал боль настоящей потери, но решил остаться на ферме. И выяснил, что можно жить дальше даже тогда, когда мир перевернулся с ног на голову. И что многие другие предпочитают сеять не урожай, а разрушения и хаос.
С тех пор Саймон не раз помогал соседям отбиться от нападений этих других. И хоронил как друзей, так и врагов. На горизонте неоднократно кружились вороны, а небо то и дело озаряли вспышки черно-красных молний.
Теперь же его дочери предстояло покинуть надежное убежище, выскользнуть из-под защиты отца и отправиться навстречу тьме и опасностям внешнего мира. И Саймон был не в силах помешать этому.
Он выпрямился и посмотрел на Фэллон: высокую, худощавую, прекрасную. Ее собранные в длинную косу черные волосы блестели на солнце. На голове дочери красовалась одна из старых широкополых соломенных шляп его матери. А под не менее поношенной выцветшей голубой рубашкой виднелось то, что Лана называла «выпуклостями».
Саймону совсем не хотелось думать, что его малышка становится взрослой. Поэтому он начал вспоминать, как доставал новую одежду для постоянно растущих детей. Как выменял для Фэллон джинсы – мешковатые, ведь она была такой худой, – и крепкие коричневые ботинки.
Саймон смотрел на дочь и старался навечно запечатлеть ее в памяти такой, как сейчас: среди винограда, с гроздьями спелых пурпурных ягод в руках, с поднятым к небу лицом. Не отводя от Фэллон взгляда, он потянулся за новым поленом, но застыл, заметив, как дочь напряглась и медленно обернулась к дороге с бесстрастным выражением лица, необычным для подростка.
Затем девочка опустила срезанные кисти винограда в корзину, заткнула за пояс садовые ножницы и зашагала между рядами привязанных лоз к выходу.
Время будто остановилось. Стихли и мальчишеский смех, и гудение пчел, и кудахтанье кур, и собачий лай. На секунду, на бесконечно долгую секунду Саймону показалось, что все вокруг затаило дыхание.
Он затаил дыхание.
Маллик стоял на дороге, ведущей к ферме, и держал поводья лошади. Той же самой, на которой приезжал тринадцать лет назад. Он выглядел абсолютно так же, ни на день не постарев. Темные волосы ниспадали на плечи, в бороде виднелась седая прядь.
Лана выпрямилась, прижала ладонь к сердцу и устремилась навстречу гостю.
– Папа, – спокойным, ровным голосом окликнула Саймона Фэллон и взяла его за запястье. Только тогда он понял, что держит руку на пистолете, закрепленном в кобуре на бедре. – Пожалуйста, найди Итана, он плачет.
– Малышка…
– Я справлюсь. Пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста, пожалуйста, папочка, помоги мне справиться.
