Похоже Руумах включился,
Вновь в философию зарылся.
Ничто нам толком не ответил,
Отвлёк, а я и не заметил.
Мой Дух исканий, он таков,
Он знает много ярких слов.
Его мне надобно унять,
Чтоб нить рассказки не терять.
Сейчас пусть тихо повитает,
Пусть тоже слушает, внимает,
Да пусть вернёт во времена,
Там, где двадцатые года
К концу, устало счёт подводят,
Пружинку новую заводят.
Назад, где мы остановились,
Чтоб мысли дальше закрутились.
– XIX –
Хотелось вспомнить и Семёна,
Да вот беда, нет в том резона.
Настолько в нём всё ровно, гладко,
Что видно мне лишь для порядка,
Хоть, что-то нужно рассказать,
Притом не выдумать, а знать.
А что я знаю? Вот вопрос,
Там ветер пылью всё занёс.
Покрыл снегами, скрыл в ночи,
А я вот, вспоминай, пиши.
А может тот, кто нас хранит,
Меня здесь, как ни будь простит?
Мы знаем, он призвался, был,
Больших начальников возил,
Завёл себе он там знакомых,
Служил и сытым и здоровым.
Так год, и два, всё, вышел срок,
Шинель, будёновка, мешок.
А может он секреткой скрыл,
Про то, как, где и с кем служил.
Меж дел бывал и на границе,
Так это всё. Конец страницы.
–Как служба, Сень? Сложна аль нет?
– Нормально, – вот и весь ответ.
Вот в этом слове весь Семён
С тех пор, как был на свет рождён.
Видать с ним ангел крепко дружит,
Оберегает, любит, служит,
Дорожку стелет и смеётся: -
“Не дай Бог Сенечка споткнётся”.
Чтоб путь земной не тратить зря,
Андрюшку дал ему в друзья.
Тот живчик озорной, потешный,
“Пострел! Ах чёрт ты стрешный,
Вон, Сенька чистый, погляди,
А ты, что свин, опять в грязи”,
–ругалась мать на сына глядя,
– “И это всё за Бога ради!”
И вот ещё, что интересно,
А это точно мне известно,
Где б ни стыл, чего б ни съел,
Никто не знал, чтоб он болел.
Вообще никак и никогда
Его болячка не брала.
То ли мать так отмолила,
То ль болезнь его забыла,
Но лекарств Семён не знал,
Видно Бог так наказал.
Среди парней, а так случалось
И им с Андрюшкой доставалось.
Хоть и рьяно оба бьются,
Андрею раны достаются,
А Семён, то вскользь, то мимо,
Вот такая вот картина.
Редкий раз бланш получает,
Смеётся он и весь сияет: -
“Время биться, будем биться,
Хочешь мир, давай мириться.
Лучший бой, Андрюха тот,
Который вовсе не идёт”.
Слова те помнил от отца: -
“Не смей реветь Семён! Слеза,
Есть слабость Духа твоего,
Ты принимай наш мир легко,
Так, словно в гости заглянул,
И руки дружбы протянул
Навстречу дорогим друзьям,
Кому, не важно, хоть врагам!
Cлезу мужчина допускает,
Когда Душа его рыдает”.
С такой моралью он и жил,
Не то чтоб, как-то всех любил,
Нет, просто он не помнил зла,
При случае прощал всегда,
Обидам воли не давал
И камня мести не держал.
Усвоил истину простую,
–Коль я живу и существую,
То значит миру нужен я,
А в нём есть все: враги, друзья,
Родные, близкие, чужие,
Цари, убогие, святые.
Выходит так, что и они,
Для мира этого нужны…
Чуть отвлекусь, вдруг осенило,
Мне скерцо>15 предложила лира.
В нём, кое что для размышлений
О сути древних сочинений,
И о стремлении ума
Подмять творенье под себя.
Тому вперёд, уж пятый год
По ходу действия идёт,
А может третий… Не беда,
Тогда ещё весна была.
Да про Семёна заодно,
Ещё узнаем кое-что…
Остались книги от отца,
Где он достал их и когда,
Семён конечно же не знал,
Смотрел картинки, не читал.
Средь них, потрёпанного вида:
Есть геометрия Эвклида,
Гомер, что в общем-то знакомо,
Спиноза Бенедикт, два тома,
Азы физических наук,
Лука, Матфей и Дантов круг.
Последний грызен был мышами,
Текст с пожелтевшими листами
Латинской буквицей печатан
