– А сердце для вечной жизни, – поддержали его братья чуть ли не хором. Старик кивнул и перевёл взгляд на худого. Тот задумался, потом неуверенно продолжил:
– Если много дашь денег, то можно докоснуться до любой части тела хозяина. И исцелиться! – Он бросил горделивый взгляд в сторону стойки. – А на волосах и ногтях можно пиво настаивать.
– Ну ты и урод, такое сказануть, – отрезал первый брат. Два других согласно заворчали.
– Жалко хозяев, – вздохнул третий человек у стойки. – Они заботились о своих.
Это замечание вызвало бурю негодования у остальных. Человек повысил голос:
– А вот мой прапрадед ещё служил у хозяев! У самого́ старого Лоренара, далеко отсюда, на самом севере. Так он рассказывал, как его однажды прихватило – живот как огнём горел и кровь полилась из кишок, так хозяин сам лично дал ему бутылку с бальзамом и велел пить, пока не пройдёт, – он уже кричал, потому что остальные не сдавались, называя его дураком и хозяйской хавкой. – И он пил! И жил потом сто лет! А теперь мы как живём?!
Они все как будто и забыли, что тут рядом с ними сидит чужак. Алонсо с трудом сдерживался, слушая их перепалку. Больше всего ему хотелось вскочить, рыча и скаля зубы, и раскидать этих жалких невежд, дегенератов, вырожденцев, посмевших рассуждать о том, чего не понимают. Что они могли знать о прошлом, утонувшем в слухах и мрачных сказках, или настоящем – о жизни в зоопарке, о мародёрах, убивающих и разбирающих на части его народ, и даже об охотниках? Алонсо не питал к ним любви, но отдавал им должное: они пытались всё исправить, исходя из своего искажённого понимания, но это было хоть что-то.
Он почувствовал, что должен выбраться из провонявшего гнилью кабака, пока не сорвался и не выдал себя. Подрагивая от ярости, он подчёркнуто осторожно отодвинул стул, поднимаясь, и медленно дошёл до выхода. За его спиной люди продолжали кричать, оскорбляя друг друга и приводя нелепые доводы. Никто как будто не заметил, что гость исчез.
Снаружи ему стало получше. Никаких криков, и воздух чуть посвежее: да, та же дикая вонь от ямы с перегноем, но ещё и запах осеннего леса и сырой земли. Этим почти можно было дышать.
И он глубоко вздохнул несколько раз, стараясь придавить ярость, загнать её на глубину и думая, что слишком давно занимается этим – загоняет эмоции на глубину. Притворяется кем-то другим.
Хотелось бы ему снова вернуть старое время? Он уже давно понял, что нет. Но и новое ему не нравилось. Как будто мир предлагал его племени либо царить на вершине, превращаясь в зверей, пожирающих собственных детёнышей, либо падать на самое дно и самим становиться пищей для нового вида, для горе-победителей, прозябающих в нищете, опутанных ностальгией по времени, когда реки текли волшебным бальзамом.
Должна была существовать середина. Даже Капитолий – единственное место, где цивилизация не умерла, не мог предложить ничего лучше зоопарка. Убежище? Да. Жизнь за решёткой. А за её пределами – озверевшие жадные муравьи, и муравьём вне Капитолия может оказаться любой человек, с виду безобидный. Кто знает, что спит в глубине его головы, какие последствия древних и не очень экспериментов он носит в себе.
Можно жить в Капитолии, ходить по его улицам – вместе со свободными, иными людьми. Вот только тогда придётся стать частью этого нового общества, приносить пользу, как они говорят. Алонсо усмехнулся, обнажив клыки: кто из его собратьев умеет приносить пользу? В зоопарке хотя бы кормят сытно и делать не надо ничего. Волкам такое по нраву.
